И, рывком сбрасывая, кинув на бруствер отяжелевшую шинель, он крикнул:
- По места-ам! Заряжа-ай!
Заметил у бросившегося к казеннику Ремешкова следы снарядной смазки на небритых скулах, на подбородке, а в полуоткрытых губах выражение слепой торопливости. Скользкий снаряд колыхнулся в руках его, сочно вщелкнулся в казенник, мгновенно закрытый затвором. И снова волчком метнулся Ремешков к раскрытому ящику, выхватил оттуда, родственно прижал к животу снаряд, переступая крепкими ногами, вроде земля жгла его.
"С этим парнем кончено, - удовлетворенно мелькнуло у Новикова. Кажется, солдат родился". И не осудил себя за ту жестокость, которую проявлял в эти дни к Ремешкову.
- Вы к панораме или я? Вы или я, товарищ капитан? Может, Порохонько?.. Товарищ капитан!.. - не говорил, а просяще выкрикивал Степанов, крадучись, боком пятясь к панораме.
Досиня бледный, весь огрузший, потеряв прежнюю деловитость в движениях, был он, похоже, смят чем-то, подавлен, разбит. Неприятно отталкивали Новикова его опустошенно-светлые дергающиеся глаза - в них исчезло внимание, появилась бессмысленная рыскающая быстрота. И Новиков понял. Это была подавленность страхом, рожденная после нестерпимого ожидания ночью тем чувством самосохранения, что, как болезнь, возникло у некоторых солдат в конце войны.
- Вы что раскисли? - Новиков взял за плечо Степанова, повернул к себе. - Возьмите себя в руки! Выбросьте блажь из головы! Забьете чушь в голову убьет первым же снарядом! К панораме!
И уже с непрекословной силой подтолкнул наводчика к щиту орудия.
Степанов присел к панораме, потянулся судорожно-спешно к маховикам механизмов, а они, чудилось, ускользали из рук его. Схватил их, широкая ссутуленная спина напружилась, по этой спине чувствовал Новиков дрожащее в Степанове напряжение, неточно рыскающие сдвиги прицела.
- Мне бы к прицелу, товарищ капитан! Разрешите? - выплыл из-за спины голос Порохонько и исчез, стертый, раздробленный вздыбившими высоту позади орудия танковыми разрывами.
Живая танковая дуга, все увеличиваясь, все разгибаясь по фронту, охватывала высоту, левый край ее продвигался к озеру, но не туда, где вчера немцы наводили переправу, а мимо бывших позиций Овчинникова - в направлении котловины, через которую ночью прорывался Новиков к орудиям за ранеными и где встретил немцев. Орудия Овчинникова не задерживали теперь танки на нейтральной полосе. Центр дуги, приближаясь, вытягивался к высоте, а правый край дуги пересекал прямую линию шоссе, - было видно, как танки угрюмо-черными тенями переползали через нее, двигались фланговым обходом на город.
Перемигиваясь, вспыхивали и затухали ракеты на разных концах дуги.
Низина наливалась катящимся гулом, но мутно различимые квадраты танков еще не вели массированный огонь, - стреляли по флангам, как бы еще выжидательно нащупывая цели. И это тоже казалось необычным Новикову.
- К телефону Алешина! Быстро! - приказал он телефонисту и спрыгнул в ровик, - белое лицо связиста засновало у аппарата.
"Если бы были орудия Овчинникова, если бы... - подумал Новиков, в эту минуту ничего не прощая Овчинникову. - Там, у озера, свободный, не прикрытый ничем проход..."
- Алешин, ты? - Он стиснул трубку. - Алешин...
Ответа не расслышал - тотчас ворвался в ровик гром артиллерийской стрельбы: выстрелы - разрывы, разрывы - выстрелы. На миг поднял голову: справа от высоты взлетало и падало рваное зарево. С неуловимой частотой сплетались там багровые выплески, - открыли огонь по танкам соседние батареи. Рядом бегло гремели врытые в землю тяжелые самоходки. У Новикова не было связи с соседями, он не знал об их потерях в утреннем бою, и внезапная радость оттого, что соседние орудия жили, зажглась в нем пьянящим азартом.