Степанов, торопясь, отцепил от ремня флягу, вытер горлышко, охотно и услужливо протянул ее Новикову.
- Теплая только... - И, удержав дыхание, осторожно попросил: Разрешите закурить на дорожку?
- Давай!
Тогда Степанов, вмиг обмякший, налитый усталостью - все время бросал снаряды в казенник орудия, - с красными от недавнего напряжения глазами, сел прямо на закопченные гильзы среди станин, одубелыми пальцами начал сворачивать самокрутку. Однако свернуть не смог - пальцы не гнулись. И тихим, застенчивым было у него лицо сейчас, когда смотрел он, как Новиков, запрокинув голову, жадно пил.
Но так он и не свернул самокрутку. Танковые снаряды вздыбили бруствер, и Степанов просыпал табак.
- Пойду я!.. - подымаясь, прокричал он, беспокойно глядя на озеро, буйно взлохмаченное фонтанами мин. - Эх, рыбы-то попортили - ужас! - И, подняв карабин, пригнувшись, не спеша двинулся по высоте в крутую тьму разрывов.
Новиков пил из фляги, не ощущая вкуса теплой воды; она лилась на шею, на грудь его, не охлаждая, не могла утолить жажду.
"Были взрывы... Овчинников подорвал орудия? Там танки? - думал он, испытывая колющую тревогу, пытаясь взвесить положение батареи. - Но люди, как с людьми там?.. Не верю, что погибли все! Где Горбачев? Где Ремешков?"
- Когда будет связь? Почему так долго?
- Товарищ капитан, к телефону!
- Связь с Овчинниковым?
Новиков резким движением перемахнул через бруствер, спрыгнул в ровик, почти вырвал трубку из рук связиста.
- Овчинников? - с надеждой спросил он, забыв в этот момент про номерное обозначение офицеров, и произнес живую фамилию. Но тотчас, в потрескиванье линии поймав голос майора Гулько, спрашивающего о потерях в батарее, он заговорил вдруг преувеличенно спокойным, сухим тоном: - Дайте огурцов. Беру последние огурцы для кухни, товарищ первый. Пришлите огурцов. Это все, что я прошу.
- Пришлю сколько есть. Дам огурцов, - выделяя слова, ответил Гулько и необычно, словно родственно был связан с Новиковым, добавил: - Обрати внимание на Овчинникова и на переправу, мой мальчик. Обрати внимание.
Он снова будто ударил Новикова своей ненужной интеллигентной нежностью.
Новиков долго глядел перед высотой на слоистую мглу, закрывавшую орудия Овчинникова. В шевелящейся этой мути, полной вспышек выстрелов, тенями продвигались к озеру танки: железный, замирающий рев их, прерывистое завывание грузовых машин рождали у Новикова впечатление, что там сконцентрировалась ударная сила колонны. Остальная ее часть, не достигшая района озера, - отдельные разбросанные машины, орудийные упряжки, минометные установки на прицепах, группы людей - обтекала пылавшие обломки грузовиков на дороге, горящие танки, стремительно уходила, разворачивалась назад, к ущелью в лесу, откуда, - очевидно, по внезапному приказу, перестал вытекать правый поток колонны. (Видно было, как горели там, справа, наши танки, врытые в землю.) И только двигался левый рукав колонны к озеру, по направлению молчавших орудий Овчинникова.
"Прорвались к озеру? Смяли Овчинникова?" - мелькнуло у Новикова, и он, чувствуя горячее нетерпение, повернулся к орудию:
- Где снаряды? Скоро снаряды?..
Почти слитный троекратный взрыв снова потряс высоту, аспидные шапки дыма упруго всплыли из месива огня возле позиции Овчинникова. И вслед мигнул горизонтальный всплеск выстрела. Опять мигнул. И Новиков понял: танки, продвигаясь к озеру, вошли в минное поле, подрывались там, и там живой взвод Овчинникова все еще вел огонь по ним...
"Молодец Овчинников! Молодчина! - хотелось отчаянно крикнуть Новикову. - Молодец!..