Беспрерывно освещаемая высота опустела и точно вымерла сразу. Два пулемета, стоявшие очень близко, вперекрест с перемещением били по ней, будто прочесывали каждую осеннюю травинку светящимися острыми зубьями гигантского гребня, и Новиков, услышав приближающиеся тюкания пуль в землю, лег на траву. Он чувствовал, что немцы теперь не выпустят высоту из виду, будут прочесывать ее всю ночь - все это вдвойне осложняло дело, злило его. "Засечь батарею еще до боя!"
Пулеметы внезапно смолкли, одни ракеты, взлетая над озером, извивались щупальцами огней в воде.
Наконец ракеты сникли, темнота упала на высоту. Новиков встал и, уже не доверяя тишине, позвал вполголоса:
- Младший лейтенант Алешин!
- Здесь я.
Возле зашуршала трава, быстро подошел Алешин, забелело лицо в темноте.
- Вот джаз устроили!.. Два пулемета я засек. Под самым носом стоят. Дать по ним огонь? Чтоб заткнулись!
- Не говорите чепухи, - оборвал его Новиков. - Батарею не демаскировать. Окапываться в полнейшей тишине. За курение под суд. Все ясно? Раненые есть?
- Нет. Только один повозочный, Сужиков. На мину нарвался. Лена с ним.
- Знаю. Я сейчас туда. За меня остаетесь.
- Слушаюсь, оставаться. - Алешин с сожалением задержал вздох, тут же нарочито бодрым голосом добавил: - Возьмите это, товарищ капитан, Леночке, - и уже неловко протянул Новикову две плитки шоколада. - Подкрепиться... а то они тут в карманах понатыканы, плюнуть негде!
Новиков молча сунул шоколад в карман, как бы не обратив внимания на неловкость Алешина. Он никогда раньше не замечал между младшим лейтенантом и Леной каких-то особых отношений, какие, казалось ему, были между ней и Овчинниковым. И то, что Алешин смутился, говоря "Леночке", было Новикову неприятно. Он не хотел, чтобы этот чистый мальчик - младший лейтенант, напускавший на себя взрослость, - попал под колдовство этой обманчиво непорочной Лены, знающей все, что можно только познать на войне, в вечном окружении огрубевших от военных неудобств мужчин.
Спускаясь по высоте в сторону нейтральной полосы, Новиков смотрел под ноги, стараясь угадать, где начиналось неизвестное минное поле. "Наскочили на немецкую мину?" - соображал он и в ту же минуту, сойдя в котловину, услышал предостерегающий голос:
- Кто там? Осторожней! - и сейчас же заметил справа от себя, возле кустов, темнеющее пятно.
Он подошел. Темное пятно справа оказалось разбитой, без передних колес повозкой, рядом возвышался круп убитой лошади. Лена, стоя на коленях, перевязывала тихо стонущего Сужикова, торопливо накладывала бинт.
- Сейчас, сейчас, - говорила Лена убеждающим шепотом. - Ну, несколько минут... Сейчас повозка придет, и мы в медсанбат, в медсанбат... Еще немножко...
- Сильно его? - коротко спросил Новиков, наклоняясь.
Лена, тонкими пальцами завязывая бинт, вскинула голову. Новиков в упор встретил чернеющие ее глаза. Она сказала гневным голосом:
- Зачем вы еще здесь? Одного мало, да?
- Сужиков! - позвал Новиков и опустился на корточки перед раненым. Что ж это ты, а? В конце войны... С Киева ведь вместе шли... Узнаешь меня?
Сужиков, пожилой солдат, воевавший в батарее Новикова с Днепра, лежал, запрокинув голову, напряженно округленные глаза глядели в небо; обросшее лицо было серо, узко, оно похудело сразу; с усилием перевел взгляд, узнал Новикова, губы беспомощно-жалко зашевелились:
- Случайно... Разве знал?.. Вот обидно, - и крупные слезы медленно потекли по его щекам. - Обидно, обидно, - сквозь клокочущий звук в горле повторял он. - Всю войну прошел - ни разу не раненный...
Новиков не мог успокоить Сужикова, он хорошо впал: если раненый чувствовал, что жить осталось недолго, то никогда не ошибался.