Климу показалось вдруг, что не было этой череды дней и ночей. Что все это одни и те же сутки, запущенные по кругу. Закольцованные, несмотря на разные города. На встречи. На людей. Сутки сурка, персональное предложение и только для него.
Солнце мигнуло и погасло, не пройдя и трети пути от зенита к горизонту. От земли под ногами шла плотная волна жара, а вот ветер стих, словно умчался вслед за светилом.
Пока не похолодало спать! уверенно сказал странник темноте. Она тоже была неразговорчива, как и солнце, но звук своего голоса радовал.
Пустынные пространства по обе стороны дороги начали оживать.
Тени, сперва почти бесплотные, похожие на игру темноты в уставших от света глазах. Вот они сплетаются, наливаются густой маслянистой тяжестью. Превращаются в червей длинных, извивающихся между пучками травы, безглазо тыкающихся головами по сторонам. Несмотря на темноту, Клим видел их и раньше, видел и теперь. Бояться нечего они не раз и не два доползали до него ночами. Ощущения как от касания туго надутых воздушных шариков, не больше.
Ничего страшного. Ничего.
Не спать на дороге, я помню проворчал Клим, сходя на обочину и шагая по нетронутой глине пустоши.
Что-то заставляло его поступить именно так, он привык. Со свободой воли в этом месте были изрядные сложности: он волен идти, но пока не начнется ночь. Волен зайти во встреченные поселки и попросить воды или пищи, но ненадолго.
Путь механического солдатика, у которого нет цели. Приходилось слушаться молчаливых команд.
Несмотря на черный, без единой звезды, купол неба и такую же землю под ногами, Клим видел, куда ступает. Куда идет. Не приходилось даже присматриваться все различимо. Жар от глины под ногами заметно ослабел, скоро он сменится морозом. Таким, что птицы бы падали, замерзая в полете, а выплеснутое ведро кипятка застыло бы иглами сосулек, не долетев до земли.
Дубак челендж детектед.
Только здесь ни птиц, ни ведра. Это почему-тои страшно, хотя он давал себе клятву не бояться.
Себе? Да кто его знает
Впереди, впервые за все эти ночи (одну и ту же ночь?) показался свет. Еле заметные сполохи небольшого костра, разгоняющего тени. В ту сторону даже черви не ползли это Клим заметил раньше, обходя их черные надутые тела.
Он пошел быстрее.
Еще быстрее, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать. Рваный ботинок то и дело цеплялся за пучки травы, рюкзак хлопал по спине, звенел карабин о кружку. Клим спешил: эта ночь явно что-то изменит. Или нет? Но костер. Тепло. Другой человек, встреченный не в этих картонных городках, а здесь, недалеко от дороги. Нечто треснуло в сутках сурка, нечто сломалось. Сейчас Клим был бы счастлив любым изменениям.
Постойте! хрипло каркнул он на ходу. Горло слиплось от пыли, потрескавшиеся губы еле шевелились.
Но кричал он напрасно: сидевший у костра человек и не думал никуда идти. Завернулся в плащ, поджав под себя ноги, и лениво шевелил в багровом глазе огня неведомо откуда взятым прутком. Не давал костру ни погаснуть, ни прогореть слишком быстро. Капюшон скрывал лицо, торчала только острая бородка.
Стоять холодно, негромко заметил тот. Я лучше посижу.
Голос у него был старческий, надтреснутый. После каждой пары слов он делал еле заметную паузу, выравнивая дыхание.
Клим подошел вплотную и остановился, глядя на огонь. Сидящий последний раз ткнул прутом и положил его на землю:
Порядок. Теперь до утра догорит.
А ты А вы кто? спросил Клим. Зачем здесь У вас есть вода?
Человек засмеялся. Тихо, будто над своими мыслями, не стараясь обидеть собеседника.
Я садовник. У таких, как я, всегда найдется вода, иначе какой в нас прок.
Он протянул руку в темноту, куда отблески пламени не добирались, и вытащил увесистую флягу гораздо больше Климовой. Литра на два.
Держи. Пей. Грейся. Сегодня особенная ночь, ей надо насладиться сполна.
Клим не слушал. Он схватил флягу, свернул повисшую на цепочке крышку и пил. Не мог остановиться. Холод обнял его сзади черными крыльями, но страннику было не до того.
Оставь немного, лениво посоветовал садовник. Тебе же и не хватит до утра.
Клим пробурчал что-то, не отрываясь от фляги. До утра Жить нужно сейчас. Хотя старик и прав, надо, надо.
Но он так привык, что все по-настоящему нужное ему скомандуют, что сам себе приказать он не мог.
Отложи, говорю Жертва пустыни, повторил садовник.