Но что это-де ничего, и ладно, сказал я, но вот Александр Блок полагал (во где пуля-то), что не поэта избирают для развлеченья себе возлежащие по обывательским лужам «читатели», а наоборот, он, поэт, «если тока поэт», своими тоскующими по раю песнями осуществляет селекцию в человецех.
Для пущайшего проятия, по-видимому, я так и выговорил «в человецех».
«Гым-м» сказал теперь я наутро, в час расплаты.
Орифлему «Разметался пожар голубой» мы отчего-то оба не стали петь на сей раз, да и про плоды-урожаи собственной селекции я как-то тоже упустил ненароком оповестить.
Одну, только одну, зато едва не чрезмерной тяжести новость довел в приезд свой мой кореш до моего сведенья Сказал, что ненаглядная наша певунья, Оля Грановская, что она умерла
Что слыхал вроде бы от кого-то из своих «гэшников», от девочек, что-то такое
Брехня, Васьк! Грубые враки! отмел начисто и не колеблясь чужое «сведенье» Сашок-Трубачок, прилетевший ко мне спустя год из столицы нашей еще советской родины. Издержки глухого телефона, плохих контактов и недоразумений! Жива Гранька, успокаивал он, ничего с ней, красавицей, не подеялось И, заметив, как бледнею и краснею я на его речь, улыбнулся располагающей белозубой улыбкой. Правда, не совсем чтобы здорова Хы! Он, коснувшись, пошевелил перстами у виска и беззлобно хохотнул. Чокнулась девка трошечки, ага! В монашк Постригл Диве
Из автобусного репродуктора струился поднимающий дух «прибывших авиапассажиров» «Марш энтузиастов», нас с Трубецким грубо встряхивало на некомфортных задних сиденьях, и посему не все из сообщаемого я слышал отчетливо.
В Дивеево? В монастыре? Сердце мое сжималось и запустевало в священном ужасе от радости. Я не хотел верить ушам своим. А разве он открылся? Он действующий?
Громадный полуторагодовалый хладно-осклизлый камень сваливался с моей души, озадаченной Олиной «смертью», и теперь, растроганный, готовый расплакаться, я уточнял нарочно мелочи и подробности.
Густо и мужественно обросший изжелта-белой, чрезвычайно как-то ему шедшей щетиной, Трубачок был доволен, что потрафил знакомому человеку.
В Дивеевский, точно Да! не вполне уверенный в непривычных терминах, он утверждающе кивал, пожимал плечом и снова и снова многократно тряс головою. Он был, кажется, и не совсем протрезвевши от каких-то неведомых мне причин. Как это ага пустынь Кто-то из наших ездил прошлый год Мать Мария Нет, сестра Мария Не помню Послушанье у нее какое-то там
Говорил он неспешно, громко и как-то по-новому солидно, придавая сообщаемому закругленный и полноправно органический вид.
Не верить было невозможно.
Несмотря на запах недоперебродившего коньяка, недопустимую дипломату небритость и только что «взятый» четырехчасовой авиаперелет, он оставался активен, бодр и, как могло показаться на первый взгляд, готов к любым самым энергичным действиям и поступкам.
Но ближе к дому различимой сделались непримечаемые в нем раньше растерянность и словно б грустящие о чем-то остановки в речи и мимике.
«Да-а, громко говорил он то ли наблюдаемому им чему-то внутри себя, то ли теченью внешнего снаружи. Да-а-а!..»
И вздыхал.
Абсолютно неожиданный (фантастический) визит его ощущался еще более некстати, нежели давешний корешев, был снег на голову, кусок стекловаты, сунутый за шиворот со злым умыслом
Мы ведь не числились тогда даже в приятелях
На втором курсе Трубецкой женился на нашей однокласснице, девочке из одной со мной группком-пании, и это, наверное, она, Геля, предположил я с раздражением, теперь вот, когда у Трубачка что-то случилось, отправила мужа сюда без спросу и предупреж денья.
Было нам в ту пору лет по тридцать семь-тридцать восемь, Пушкина в этом возрасте убили, а я, как определил в прошлом году кореш из «г», «понаслушавшись» речей и мнений преподавателей и сокурсников в литинституте, только что соблаговолил окреститься в одной местной дышащей на ладан церквушке.
Окрестился, но в реалиях был неведающим, что творить, «праведником» с застившим горизонт бревном гордыни в глазу.
Я сам нуждался.
Полухмельной небритый Трубачок, претерпевший какое-то свое крушение ближний, был стоявший пред выбором брат, и он вправду терпел нужду в ведающем свет истины совете, а я, озлобленный, блуждавший впотьмах духовный недоносок чем мог помочь я в его тоске и кручине?