Да неужто? Не может быть, чтобы я действительно получил приглашение, которого так жаждало мое сердце. Но так и было: возможность была очевидна. Теперь, получив предложение, я задумался над ним. Снова расставание. Снова рискованный шаг в мир, который, как мне было известно, ничуть не заботило то, насколько успешно я прокладывал по нему путь.
Глава 5
Мой mokopuna, слушай. Вот я вижу, как вы тянетесь вереницей впереди меня, мое еще не свершившееся будущее, и так же со своей постели в Лондоне я вижу повторяющийся мотив, растянутый в прошлое до того дня, когда была истреблена вся моя семья: череда уходов, череда возможностей родиться заново, череда событий, в каждом из которых ощущалась возможность за исключением последнего раза, но к этому мы еще вернемся. Я мог создать того, кем хотел стать, из окружающих меня ингредиентов, и некоторые из этих ингредиентов происходили от моих корней, а некоторые пришли из нового мира, который принесли с собой pakeha. Поэтому прощание с Аной Нгамате и ее детьми было и сладостным, и горьким. Я никогда не принадлежал к их семье, но они приютили меня, полюбили даже, и я любил их в ответ, так сильно, как это было возможно для такого неприкаянного сироты, как я. Когда я объявил о своем уходе, мы с детворой кучей повалились на землю в слезах, гневе и объятиях, таких крепких, что я не знал, где заканчивался один из нас и начинался другой.
Напишите мне письма, сказал я, когда мне наконец удалось их оттолкнуть. Я возьму их с собой в Окленд, а может, и дальше. Что бы вы захотели сказать людям на другом конце света? И они помчались писать, как всегда, устроив соревнование лучшие листья, наилучшим образом выведенные буквы. Те, что помладше, принесли мне тщательно выведенные отдельные слова или рожицы, нацарапанные на древесной коре. Старшие принесли свои имена и названия особенных для нас мест. Ана Нгамате принесла мне тщательно составленное письмо на бумаге. В письме говорилось на языке маори:
«Досточтимые вожди, приветствую вас. Мы доверяем вам нашего сына. Позаботьтесь о нем за нас. Он будет усердно работать. Он желает узнать все о новом мире и обычаях pakeha. Он хороший сын».
Письмо было подписано «с огромной любовью». В то мгновение мне потребовались все мои силы, чтобы не передумать и не остаться. Возможно, я глубоко ошибался. Возможно, мой настоящий дом был прямо передо мной. Но этот дом никогда не давал мне того, к чему я стремился, и я знал, что должен воспользоваться возможностью, предложенной Художником. Мы обнялись, один за другим, со всеми, кто меня знал, на что потребовалось время. Даже муж Аны Нгамате пожал мне руку и прижал свой нос к моему. Было много слез. Напоследок я подошел к своей приемной матери, и мы долго простояли, обнявшись. Когда мы расстались, она повесила мне на шею heitiki из pounamu, нефрита, самый драгоценный подарок, кулон, который мне следовало всегда носить на себе.
Он будет оберегать тебя, сказала она. Мы будем с тобой. Но на этом ее слова иссякли.
* * *Итак, я шагал на север, неся вещи и инструменты Художника вместе с Мофаи, знавшим окружающие земли намного лучше меня. Мы шли вдоль побережья от деревни к деревне, при любой возможности останавливаясь и делая зарисовки и набирая все больше поклажи образцов искусства и ремесел разных племен. Где бы мы ни останавливались, Художник неизменно следовал заведенному распорядку, тут же доставая художественные принадлежности, чтобы обезоружить местных жителей волшебством своего карандаша. В тех немногих случаях, когда местные жители не прельщались рисунками белого человека, мы незамедлительно ретировались, не учиняя обиду. Пару раз мы заходили в город, достаточно большой для того, чтобы в нем был торговый порт, и нам с Мофаи даровалось избавление от наших постоянно растущих тюков, которые Художник отправлял домой в Лондон. Несмотря на это, ему доставляло такое удовольствие совершать новые приобретения, что частенько мы оказывались нагружены заново уже на следующий день.
Всякий раз, как мы останавливались, я пользовался возможностью пустить в дело черновики Художника, записывая то, что помнил из миссионерских уроков, или новые знания, открытые мне Художником. Иногда я пробовал силы в арифметических действиях или в написании писем, которые, казалось, никак не могли хоть сколько-нибудь точно передать то, что мне хотелось сказать. Моя рука явно очень пострадала от недостатка практики.