Что, черт возьми, ты делаешь? говорю я.
Ты меня спрашиваешь?
Это глупый вопрос. Когда он в таком состоянии, я не умею с ним разговаривать. Никто не умеет. Я делаю все, что могу, чтобы убедиться он пережил свои горести и остался в живых. Если какая-либо еще белая женщина увидит его трепещущий на ветру член, местные труженики полей не успокоятся, даже избив его до полусмерти и обмазав горячей смолой. Его обязательно линчуют и кастрируют.
Интересно, вернулся ли к нему дар речи, что почти всегда происходит, когда я нахожусь в его обществе больше двадцати минут.
Я хочу бросить церковь, говорит он мне. Церковь моего отца. С самого начала я был там не к месту, и с каждой неделей все хуже. Община меня ненавидит.
Нет, они просто напуганы и не знают, что делать.
Папаша не хочет, чтобы я занял его кафедру.
Это верно. Преподобный Бибблер проповедует о рае, но его собственный сын отпугивает прихожан.
И что ты собираешься делать?
Еще не знаю.
Может, тебе стоит продолжить проповедовать, пока не решишь?
Нет, я хочу покончить со всем, со всхлипом говорит Драбс. Я чувствую себя обманщиком и дураком.
Он всегда умудряется сказать такое, что я хихикаю в самое неподходящее время.
В конце концов ты облачаешься в пасторскую одежду у алтаря.
Верно, облачаюсь. Но все равно я лгу.
Ты достаточно послужил Богу в своей жизни. Займись чем-то еще, что тебе нравится.
Нет ничего.
Привязанность к Мэгги столь сильна, что окутывает его как темно-алый нимб жгучего пламени. Это отнюдь не чистая любовь, но она никогда не кончится. У него было множество женщин в округе Поттс, и, насколько мне известно, с полдюжины детишек. Для него никто и ничто не имеет значения, кроме моего крещения и брака. Ничто больше не производит на него впечатления.
У меня были видения с тобой, говорит Драбс.
У тебя всегда видения со мной.
Теперь чаще, отвечает он, и печаль, звучащая в его голосе, так велика, что мне хочется выпрыгнуть из пикапа.
Что-то интересненькое?
Когда он морщится, углы его блестящего, красивого черного лица словно перетекают сами в себя.
Я все время вижу колесо обозрения. Чертовски маленькое. И карусель. Морды у лошадей все в сколах. Просто моя разбитая жизнь, которая крутится туда-сюда, все время по кругу.
Это не святой дух, а Фрейд какой-то.
И еще одна вещь покрытый куриными потрохами человек, который откусывает голову живой змее.
Чокнутый клоун, говорю я. Господи, Драбс, только не говори, что видел, я кончу как чокнутый клоун.
Нет-нет, слушай. Это не ты, но он хочет говорить с тобой, за цену пинты самогона.
Семьдесят пять центов. И что, я даю ему монету?
Да, кивает он, беспечно расчесывая шрамы на груди и глазея сквозь ветровое стекло на придорожные деревья.
Чувствую, как кожу на голове начинает покалывать холодок. Я слишком много знаю, чтобы не обращать внимания на Драбса.
И что он говорит?
Драбс разворачивается на сиденье, уже раскрыв рот для ответа, но тут на него обрушиваются языки. Может, я вызвал их своим простым вопросом. Что бы он ни хотел сказать, это для него важно, и он пытается справиться с собой. Пот струится по его лицу, а пальцы беспорядочно мечутся в воздухе как пчелы. Я крепче хватаюсь за руль и шепчу: «Проклятье! Да оставь уже его в покое».
Мольбы в присутствии Господа особого значения не имеют. Прошения тут не подают, и я всегда знал это. Драбс с силой бьется о пассажирскую дверь, на него снисходит дух, и он кричит на языке, который, как мне кажется, я сумел бы понять, если бы он говорил помедленнее.
Я подъезжаю к длинной грунтовой дороге перед его домом и еду к задним дверям. Выхожу и опускаю его на сырую площадку во дворе, чтобы он не поранился. За моими плечами сливы и высокие кусты голубики. Слова неистово вылетают изо рта, пока Драбс ими не захлебывается.
Мускулы на его лице дергаются в каких-то немыслимых направлениях. Он делает яростный кувырок, подпрыгивает, падает боком под иву и катится в кустарник, пока наконец не теряется за яркими зелеными кипарисами.
В ожидании его возвращения я выкуриваю полпачки сигарет, но он так и не появляется.
Вторая глава
В ГЛУХИЕ НОЧНЫЕ ЧАСЫ моя мать не раз видела во сне, что Коул отделился от Себастьяна и Джонаса и стоит в лунном свете, целый и невредимый. Они улыбаются друг другу и обнимаются, а меня внезапно охватывает такая злость, что я скрежещу зубами.