Именно так началось половое воспитание Тристана. И вскоре, как этого требует любая уважающая себя дисциплина, оно было подкреплено как теорией (почерпанной из текстов, признанных его учителями непозволительными), так и практическими занятиями, имевшими своей целью приводить в смущение молоденьких послушниц и пробуждать в них угрызения совести.
Первый в своей жизни опыт интимной близости он обрёл в объятьях Элизы ди Джакомо, старшей дочери конюха, подвизавшегося в поместье. Красавица Элиза была на два года старше Тристана и с удовольствием сопровождала его во время долгих прогулок по горным тропинкам, очарованная его речами и планами на будущее. И каждый раз это, казалось бы, невинное времяпрепровождение неизбежно заканчивалось любовными утехами в каком-нибудь шалаше или лесной хижине.
В тот памятный день вся местная община, следуя древней традиции, была увлечена сбором винограда, а тем временем двое уединились в укромном местечке, чтобы предаться плотским наслаждениям. В самом разгаре крестьянского праздника, как снег на голову, на всём скаку налетела бригада чужеземных солдат. Она стрелой промчалась сквозь толпу переполошившихся селян и остановилась перед незатейливым деревенским альковом, взяв его в кольцо. Старший по званию, облачённый в сверкающие доспехи, каких в здешних краях никто никогда не видывал, соскочил с коня, снял шлем и, вышибив дверь одним ударом ноги, ворвался в хижину, приведя в полнейшее замешательство ошеломлённых голубков:
«Тристан Личини де Джинни?»
«Да, господин, это я, ответил юноша, подтягивая штаны и пытаясь загородить своим телом от глаз незнакомца полуобнажённую перепуганную подругу. А Вы кто будете, мессер?»
«Моё имя Джованни Баттиста Орсини, повелитель Монтеротондо. Одевайтесь! Вам надлежит немедленно отправиться со мною в Рим. Ваш дражайший дед уже обо всём проинформирован и дал своё согласие на то, чтобы Вы покинули эти земли и как можно скорее пожаловали в резиденцию моего глубокоуважаемого и почтеннейшего дяди, Его Преосвященства кардинала Орсини. Мне было велено препроводить Вас к нему даже силой, если это понадобится. Так что прошу Вас не противиться и следовать за мной.»
Итак, в возрасте всего лишь 14 лет, вырванный из своего крошечного провинциального мира, в котором он успел уже выкроить себе место под солнцем, Тристан навсегда покинул этот скудный приграничный край с его эфемерными рубежами, чтобы начать новую жизнь в изобиловавшей роскошью столице, в избранном Господом в качестве своей земной обители вечном городе цезарей, почтительно величаемом «caput mundi2»
По прибытии в кардинальскую резиденцию Монте Джордано, измученный изнурительным семидневным путешествием юный гость сразу же был окружен заботами приставленного к нему слуги и вскоре предстал перед лицом почтеннейшего кардинала Латино Орсини одного из виднейших представителей римских гвельфов, высочайшего камерлинга и архиепископа Таранто, бывшего епископа Ко́нцы и архиепископа Трани, архиепископа Урбино, кардинал-епископа Альбано и Фраскати, апостольского администратора архидиоцеза Бари и Канозы и диоцеза Полиньяно, правителя Ментаны, Сельчи и Паломбары, et cetera et cetera.
По дороге к Его Преосвященству Тристан всматривался в суровые лица мраморных бюстов прославленных предков знатного рода, венчавшие консоли с изображением львиных голов и роз отличительной чертой семейного герба Орсини. Рождавшиеся один за другим в его уме вопросы множились с головокружительной быстротой, как будто бы гнались наперегонки, наталкиваясь один на другой.
Длинная зала, где лизены3 перемежались с окнами, над которыми красовались округлые люнеты4 с рельефными львиными головами и сосновыми шишками, коронованными орлами, бисционами5 и другими элементами геральдики, показалась ему бесконечной.
Его Преосвященство сидел в своём запылённом кабинете, сосредоточенный на подписании целой кипы канцелярских бумаг, которые ему подавали, мастерски соблюдая положенный ритуал, два безбородых диакона.
Едва заметив присутствие юного посетителя, он неторопливо поднял голову, слегка повернув её в сторону двери; пристально глядя на подростка и не отрывая локтя от стола, он медленно приподнял левую руку с открытой ладонью, упреждая этим жестом своего подручного, готового подать ему очередные документы. Встав из-за стола, он степенно подошёл к прибывшему, как будто выискивая наиболее удачный ракурс, чтобы получше разглядеть его черты; благосклонно погладил его по щеке рукой, задержав её на какое-то мгновение под подбородком.