Сложность в отношениях между братьями отмечали и современники, находившиеся на разных ступенях административной лестницы, например А. Х. Бенкендорф и П. Г. Дивов[166]. Последний, много писавший о том, насколько серьезной помехой для действий императора в регионе был Константин, так описывал финал этих отношений: «Июня 18го (1831 г.) получено известие о кончине великого князя Константина Павловича, умершего в Витебске от холеры Вице-канцлер заметил, что император весьма огорчен; да, отвечал я, он оплакивает смерть брата, и более ничего»[167].
К началу дискуссии о практической стороне коронации, которая развернулась в 1828 г., Николай уже имел опыт взаимодействия с Константином. Он выдержал серьезный раунд обсуждений по вопросу о присоединении Литвы к Царству Польскому. В этих политических дебатах Константин с жаром выступал за реализацию обещанного Александром воссоединения территорий Польши[168], а Николай, напротив, выражал явное несогласие.
Император представлял свою позицию, оперируя категориями этнического порядка: он прямо называл Константина «поляком», а себя одновременно «русским и поляком». Так, 14 (26) марта 1827 г. Николай писал брату: «Я остаюсь при глубоком убеждении, что продолжать питать и поддерживать идеи, которые заведомо невозможно осуществить вследствие неудобств, крайне важных и влекущих серьезные последствия, значило бы совершенно не выполнить наш долг, как русских. Вы сами высказали это Грабовскому: будьте поляком, что же касается меня, я русский и останусь русским. Я же говорю: будьте поляком, а я сам буду и тем, и другим»[169]. В другом письме, в котором был затронут вопрос литовских территорий, Николай I не менее экспрессивно в духе, свойственном эпохе, писал, что ничто не может ему помешать быть «столь же хорошим поляком, как и хорошим русским»[170]. Само по себе такое конструирование политического «я» мало кого могло бы поразить, если бы речь не шла о представителях дома Романовых. По сути, в этой корреспонденции Николай и Константин демонстрировали, что определение их «русскости» прямо зависит от фигурирующей в разговоре территории: при дебатировании польского вопроса российскому императору предписывалось воспринимать себя русским лишь наполовину, предоставляя при этом брату привилегию не быть русским в принципе. Свою польскую идентичность Николай определял приверженностью конституции и охраной привилегий жителей Царства[171], а русскость связью с армией.
Спор братьев о статусе литовских территорий обернулся обсуждением судьбы Литовского корпуса, которым командовал Константин. Здесь соположение русского и военного стало определяющим для аргументации Николая. «Оставим все в настоящем положении, писал он брату, не пойдем далее этого, будем сопротивляться тем, которые пожелали бы идти далее (к объединению литовских территорий и Царства Польского. Прим. авт.) и, по крайней мере, сохраним в войсках сознание, которое вы так хорошо поддерживали в них до сих пор, что они русские»[172]. В другом письме он отметил: «пока я жив я не могу потерпеть ни малейшей попытки сверх этого (сохранения привилегий Царства Польского. Прим. авт.) поэтому необходимо, чтобы часть Вашего комплектования была набрана в русских губерниях К несчастью, старые русские офицеры Вашего корпуса исчезают, а большинство молодежи поляки; через десять лет поляки будут русскими лишь по названию, а в сущности будут польскими; пора подумать предотвратить это»[173].
В письме Константину от 12 (24) ноября 1827 г., которое сам император назвал «исповедью, каковою она была бы перед Богом»[174], Николай пошел дальше. «У нас для Литовского корпуса существует особая форма; писал он великому князю, до тех пор, пока ее носят русские, это не представляет никакого значения, так как какой бы цвет ни заставляли их носить, они останутся русскими, но дело обстоит иначе с поляками, в глазах которых этот цвет приобретает значение, клонящееся к поддержанию в них надежды, ныне немыслимой, возвратиться к королевству, отделившись от империи»[175]. Показательно, что Литва предстает в этом письме в двух ипостасях она и чужая (цвета Литовского корпуса необходимо менять[176]), и при этом своя, названная «русской провинцией», которая не может «возвратиться к Польше, потому что это бы значило посягать на целость империи»[177]. Польша же, названная здесь королевством, оказывается поставленной на один уровень с Россией, то есть определенной как политический субъект. Все это сочетается с вполне прямым изложением позиции императора относительно русского, соположенного с военным; Николай прямо говорит о давлении, оказываемом на русских (в данном случае на офицеров и солдат): их заставляют носить литовские цвета. При этом император выражает уверенность, что, даже если принуждать русских носить литовские мундиры, они не перестанут быть русскими, то есть останутся лояльными династии и стране.