Да, я помню эту историю, улыбнулся молодой человек. Легкое заикание не снижало выразительности его речи и даже добавляло ей известное очарование. Все это весьма занимательно. Особенно взаимосвязи между сюжетами, как они переплетаются, и как одно вытекает из другого.
Отпив из кубка, он окинул взглядом укрытый от солнца двор.
Однако, скажи, зачем было помещать этот народ в такие бедственные условия? Рабство изнурило его за многие годы, вымотало душу, почти убило традицию. У них великие предки, чем же они заслужили?
Я и сам не раз задавался этим вопросом, задумчиво произнес Корах. И вот что я думаю. Помести человека изначально во дворец и окружи его слугами, выполняющими все желания, вряд ли он разовьет в себе способности лидера, а уж потенциал, заложенный в него от рождения, и вовсе останется нераскрытым. Другое дело, когда он взрослеет в среде чужой, порой недружественной, когда сам пытается постичь, кто он и зачем он здесь. К тому же человек нуждается хотя бы в толике любви. Иначе ничего не получится.
Тогда плохо мое дело, рассмеялся юноша.
Я думаю, у тебя с этим все в порядке.
К беседке подошел слуга и, низко поклонившись молодому человеку, сообщил, что его ожидают в канцелярии для решения неотложных проблем.
Конечно иди, кивнул ему Корах. И не стесняйся сам принимать решения. Вскоре это тебе очень пригодится. Удачи, Моше.
* * *Пост хранителя государственной казны перешел к Кораху не по наследству, а в признание заслуг на службе в финансовом ведомстве. Когда его предшественник, человек, лично знавший двух фараонов, удалился в палаты Почтенной Старости, пост казначея достался ему практически без конкуренции. Ближайшие советники фараона, мудрецы объединенного Египта, рекомендовали Кораха как человека многоопытного, умудренного жизнью, честного и, как никто другой, сведущего в своем деле. Фараон вручил ему государственную печать и ключ от казны; по завершении официальной церемонии Корах вступил в должность.
Подобный служебный взлет неегиптянина выглядел тем более странно, что в стране год от года усиливалось угнетение его соплеменников. Непостижимым образом некогда богатый и процветающий народ оказался в неволе, потеряв самостоятельность и впав в бедность. От восхода до заката люди были заняты тяжелым физическим трудом, не оставлявшим ни времени, ни сил ни на что, кроме сна и скудной трапезы. Рабство настолько глубоко укоренилось в их сердцах и умах, что никто уже не вспоминал о временах полноправной свободы. Едва ли они смогли бы объяснить, как оказались в столь бедственном положении. Ведь произошло это не внезапно, не в результате некоего события, а постепенно и незаметно, когда в течение многих лет их ограничивали в правах, отделяя от других египетских подданных.
Начиналось все безобидно с праздничных субботних шествий в честь основания новой столицы. По завершении торжественной части все, включая самого фараона, закладывали первые кирпичи в фундамент будущего дворца. В последние годы подобные мероприятия проводились все чаще, служа символом единства нации, сплоченной вокруг власти фараона и жрецов.
Вместе с египтянами в субботниках участвовали и потомки Израилевых колен. Трудились они добросовестно, с энтузиазмом, привнося свою долю в архитектурное великолепие грандиозных сооружений. Им было чем гордиться, и они по праву чувствовали себя частью великой цивилизации.
За время жизни в стране иврим все более сливались с египтянами. Многие превратились из потомственных скотоводов в возделывателей аграрных наделов и поставщиков овечьей шерсти. По мере укрепления торговых связей между заселенной ими землей Гошен в нижнем течении Нила и главными египетскими царствами, доходы их росли, благосостояние множилось, и жизнь потомков Иакова становилась лучше и веселее.
Лишь одно омрачало этот праздник жизни субботняя работа, издавна запрещенная их традицией; да на ритуальных шествиях приходилось когда-никогда поклониться египетским божествам. В сущности пустяк, и многие предпочитали закрывать на это глаза. Участие воспринималось чисто символически, и евреи легко шли на эти уступки. Древние духовные устои приносились в жертву солидарности с благосклонно настроенной властью.
Но так было только поначалу. Со временем работы прибавилось, а отказаться было уже невозможно. Тогда строителей еще щедро одаривали серебряными монетами и золотыми украшениями; затем вознаграждение стало выдаваться одеждой, а в последние годы все чаще мешками с грубыми овсяными лепешками или второсортным зерном. Люди сначала принимали все это с благодарностью, а потом просто потому, что выбора у них не осталось. Труд во имя фараона и на благо жрецов вошел у них в привычку, привычка переросла в обязанность, обязанность в трудовую повинность. Рабство вошло в дома евреев через открытую дверь.