Я начинаю вписывать шагами сложные геометрические фигуры в экономный прямоугольник комнаты.
Пытаюсь представить себя со стороны. Ничто в моей фигуре не напоминает о рельефах архаичных статуй. Что, впрочем, не мешает мне гордиться ее легкостью и поджаростью. Так же, как и чуть раскосыми светлыми глазами. Хотя встреча с я-вторым показала, что на самом деле взгляд у меня не слишком приятный. А вот хвост медных волос, спускающийся ниже лопаток это и правда яркая черта. Делающая меня заметным еще до того, как я открою рот.
Но я, Вольга Эф_Имер ведь не исчерпываюсь же эффектной прической? Даже если говорить не о внутреннем, только о внешнем?
Вопрос притворяется риторическим. Но внутри него, как воины в осадной башне, прячутся другие вопросы.
Хочу ли я, чтобы обо мне говорили «тот, с рыжим хвостом»?
Что во мне станет первым привлекать внимание, если он исчезнет?
Не слишком ли много времени я трачу на то, чтобы поддерживать его шикарный вид?
Осталось ли во мне хоть немного куража и легкости после бурой равнины и неторопливого ножика?
Я щелкаю замочком на серебряном кольце и выпускаю волосы на свободу.
Взгляд Венц, когда я подхожу к ней перед лекцией и кладу на колени хлопковый мешок, в котором с трудом помещается медный ворох, почти примиряет меня с потерей.
Не голова, конечно. Но можешь привязать локон на пояс все равно трофей.
Ого, прямо блестит, она разглядывает мой и правда сияющий череп. Использовал крем, которым щетину удаляешь?
Сначала ножницы, потом его, да.
Она зачем-то встряхивает мешок и, кажется, принюхивается.
Пойду положу в утилизатор органики. И раз уж жертва, она кивает на то, что еще недавно было моей прической, принесена, будем ждать тебя на том же месте в тот же час.
Венц дергает себя за косу, соскакивает с подоконника, и, похоже, действительно направляется к утилизаторам.
А я иду на лекцию. Голове непривычно легко. И в целом, как ни странно, тоже легко. Хотя, казалось бы, меня должно угнетать то, что я принял слизнячьи условия. Подчинился. Преклонил, так сказать, колено.
Но, как ни странно, не угнетает.
Наоборот, я предчувствую множество маленьких удовольствий: буду слушать, как забавно выражается Белый, подмечать болевые точки Инхо, которые пропустил раньше. Может быть, даже узнаю, что такое эти звуковые вышивки Юны Юны. Но главное я теперь могу использовать способности рыцуциков для того, чтобы вычислить Стрелка. А они не могут отказаться от союза со мной, не предав своей возлюбленной этики.
И это все, конечно, прекрасно. Если только не задумываться о том, что совсем недавно я считал союз с рыцуциками бессмысленным, а общение с ними утомительным.
Совсем не задумываться не получается. Зато прекрасно получается пожимать плечами этот навык у меня отработан годами тренировок.
Что ж, я не первый и не последний человек, поменявший свое мнение. Хотя лучше бы это не сопровождалось такими заметными потерями Я несколько раз провожу рукой по непривычно гладкой голове. Хорошо еще, что у меня прекрасная форма черепа.
Весь день на меня косятся. Но никто не решается высказаться достаточно громко, чтобы я услышал. И только Павла Имберис в очередной раз подтверждает статус самого занятного из менторов. Глядя на мою сияющую макушку, она задумчиво выпевает:
Бритый череп, темный миф, дальний левый угол в истории литературы А не рассказать ли вам о Вене Никаком? В конце концов, есть ли разница, каким сортом пудры я буду сегодня пудрить ваши юные мозги? Вам же, дружочки, любой сорт подойдет?
Собрав обильный урожай кивков, она продолжает:
Как вы знаете, Перелом это довольно-таки фантастический период в нашей истории, мучительный и яркий, по уши набитый страхами и вызовами. И вот это необыкновенно высокое напряжение каждый снимал в меру способностей. Но продуктивнее всего, мне кажется, получалось у людей игры и людей карнавала. Помните, я им в прошлом году целую лекцию посвятила? Кто помнит, у того пока что нет оснований жаловаться на память. Так вот, эти самые люди игры и карнавала старались сделать Перелом временем несколько более пригодным для жизни. Хотя получалось не у всех. Но согласитесь, было бы гораздо страньше и удивительнее, если бы прямо у всех получалось Так вот. Дружили, к примеру, два поэта: Феофан Аэд да, тот самый, наш и Венедикт Никакой.
Имберис улыбается куда-то поверх наших макушек, как будто на пустых задних рядах сидит и слушает ее сам герой лекции, а потом продолжает: