Врать нехорошо, покачал головой Карпыч. Меня вот в школе так учили. А тебя что, не учили тому, что обманывать нельзя?
Мне кажется, Оля в школу не ходила, предположил Фил и следующим ударом в челюсть сразил Ольгу наповал. В последний момент Карпыч успел подхватить обмякшее тело молодой женщины.
Грубо, Фил, заметил он.
Нам нужно принести ее бабулю, деловито сказал тот. Ей наверняка там уже скучно стало
Карпыч с сомнением посмотрел в сторону выхода.
Как ты думаешь, она соврала про мужа?
Конечно, соврала.
А если нет?
Фил усмехнулся:
А ты что, зассал? Или только с бабами готов дело иметь?
Карпыч убрал в сторону волосы, рассыпанные по лицу бесчувственной женщины. Из разбитой губы продолжала сочиться кровь, скапливаясь на подбородке, на скуле набухал синяк.
А она очень даже ничего. И похожа на твою Лерку, сказал Карпыч. С которой у тебя постоянно скандалы.
Фил посмотрел на Ольгу.
А по-моему, это и есть Лерка, тихо промолвил он. Разве ты не видишь?
Карпыч озадаченно почесал нос.
Это Лерка? А она ведь не была беременной. И потом, как она оказалась здесь, если должна находиться на даче Кролика?
Какой Кролик? с холодной ухмылкой спросил Фил, и они расхохотались. В старом, окутанном сумерками доме смех этих двоих прозвучал как злорадное хрюканье.
Свяжем ее? предложил Карпыч, но Фил мотнул головой:
Она никуда не денется. Давай принесем старуху. У тебя, наверное, уже весь багажник протек.
Эй, Фил, смотри.
С этими словами Карпыч раздвинул полы халата, обнажая налитые женские груди будущей матери. Вызывающе торчали крупные соски, окруженные светло-коричневыми чашечками.
Фил облизнулся.
У меня стояк, признался Карпыч, не сводя завороженного взгляда с соблазнительной, матово блестевшей плоти. Я еще никогда не трахал беременных
Предстоит знатная вечеринка, цокнул языком Фил. Идем за старухой.
И они поспешили наружу.
* * *Часы показывали 00:00, и последний в этот день показ «Седой ночи» оборвался, когда до конца еще было одиннадцать минут именно столько времени звучала сирена. Рэд уже понял, что если по каким-то причинам кино ставилось на паузу и из встроенных динамиков начинал извергаться зубодробильный скрежет, впоследствии фильм начинал идти с той самой секунды, на которой был остановлен. Соответственно, сдвигалось время трансляции, которое не всегда совпадало с распорядком дня
В этот раз сирена включалась дважды. Первый раз из-за того, что Алексею приспичило облегчить кишечник. Слушая его натужное сопение и недвусмысленные звуки, Рэд едва сдерживал рвотные спазмы. Юрий хрипло и неразборчиво напевал какую-то песню, Жанна сидела, зарывшись лицом в сальные от грязи и пота волосы.
Второй раз внезапно отключился сам Рэд. Да, это его кино, он создал этот фильм, но всему есть предел, и от нескончаемой череды повторяющихся кадров Рэду уже хотелось выть и лезть на стенку, выдирая из черепа свои длинные седые волосы. Нескончаемое однообразие приводило в бешенство, которое тут же сменялось отупляющей апатией, и все по спирали повторялось вновь и вновь. Режиссеру стало чудиться, что его начинает окутывать некая плотная пелена, розовая и губчатая, словно влажная мозаика из внутренних органов. Кадры из фильма потоками льющаяся кровь, отпиленные кисти руки, клочья плаценты, которой закусывали водку Фил с Карпычем, казалось, все это вколачивается в череп стальными гвоздями. И Рэд не выдержал. Последовала резкая ослепительная вспышка, как проблеск холодной молнии, и он утратил связь с реальностью.
Пришел в чувство режиссер лишь после того, как его усиленно отхлестал ладонями по лицу Юрий.
Не так скоро, старик, прошипел он, увидев, как Рэд, застонав, приоткрыл глаза. Я так понял, что все только начинается
Уйди прочь, прошептал Локко. Все лицо горело и полыхало от пощечин. Убери лапы, сукин сын.
Из-за неумолкающей сирены Юрий вряд ли услышал его слова, но, вероятно, смысл сказанного понял по шевелящимся губам режиссера.
Да без проблем, сказал он и, отойдя в угол, попросту сел на пол.
Рэд опустил голову и заткнул уши.
Алексей подобрал пустые ведерки из-под попкорна и, разорвав их, стал поочередно вылизывать их внутренние стенки. Из потухших глаз банкира, окруженных темными кругами, текли слезы. Ее Величество Боль, казалось, поселилась в каждом квадратном миллиметре его изможденного грузного тела. Но больше всего досталось позвоночнику, в него будто ввинтили десяток ржавых винтов, которые вибрировали в такт его судорожному дыханию, причиняя немыслимую боль. Нестерпимо болел копчик, и Балашов даже подумал, что, наверное, именно так себя чувствуют наказанные, которых сажают голой задницей в муравейник.