Молелец уходил из храма, так и не повернувшись к священнику. Высокая худая фигура, длинные руки, длинный шаг, он делал странные движения, будто пытался встать на четвереньки.
Священник обернулся в темноту сводов помещения. Звуки стихли. Храм будто затаился вместе с тайной прихода странного пришельца.
Глава 17
Викарий набрел на ручей прильнул к спасительному эликсиру холодная вода больно кольнула в животе, будто сосульку проглотил. Он жадно умывался, не в силах остановиться, промыл плечевую рану и заметил, что к плечу добавилось еще и колено, которое было ободрано, там тоже сочилась кровь, достигнув пяток. Но эти первые ранения в схватке с неведомым врагом, еще больше придавали ему решимости и упорства. Он почувствовал прилив новых сил. Стал прислушиваться к шорохам леса, журчанию воды, голосам птиц. Они были чем-то встревожены прокрался повыше, обогнул старый вяз, откуда хорошо просматривалась местность. В шагах тридцати, за деревьями, померещился человеческий силуэт. Янек насторожился, схватился за крестик на шее и протер ладонью глаза:
Нет же нет Нет! Сгинь! Сгинь дьявольское отродье. Меня не проведешь. Отче наш, сущий на небесахда святится имя твоеда придет
Когда он снова посмотрел в ту сторону увидел: оскалина зияла на том месте, но мимо шагал старик, укутанный в бабий шерстяной платок.
Сгинь!
«Как тяжко он дышит!»
Старик не исчезал с поля зрения, а напротив, упираясь короткими ногами, по-паучьи волочил увесистый мешок.
Подобрав на ходу толстую корягу, Янек подкрался на расстояние локтя и сшиб старика с ног.
По-птичьи вскрикнув, тот рухнул на землю, пустив изо рта пену. Перед Янеком, с разбитой головой, оказался старик, а в мешке его хворост. По седым прядям волос Янек узнал в своей жертве дядюшку Томаса. Старик истекал кровью. Янек камнем свалился рядом на колени. И все полетело в его глазах он был безутешен.
Зыбко просачивалось утро сквозь тяжелые хвойные лапы. Осторожно пробирался луч света по выпавшей росе. Бледная рука легла на плечо несчастного Янека. До него долетел смех, отдаленный и мерзкий. Смех беса, водившего его всю ночь по закоулкам спящего города, по лесным тропам, подсунувшего труп возницы, а поутру заставившего убить старика.
Птичья стая взвилась в поднебесье и закружилась над лесом, а там, на земле, лежал старик Томас, над ним горевал Янек, а за его спиной стоял священник и поправлял на широкой спине Янека девичье красное платье.
Глава 18
Эх, Янек, дурень ты, дурень Дубиной по башке, причитал старик Томас, тщетно пытаясь раскурить трубку.
Дам-ма а, не дубиной, а, бормотал захмелевший Янек.
Думаешь, если у тебя голова деревянная, то у старины Томаса тоже?
Хозяин дома и поднятых клубов дыма сидел с перевязанной головой, заводил в очередной раз разговор о происшествии в лесу и при случае охал. Прошла уже неделя, старик зашевелился, оклимался и старуха разрешила ему угостить Янека и выпить самому.
Янек смущенно отвечал:
Да не дубиной, а корягой, и продолжал уминать буженину с хлебом.
Ах ты, семя ядреное, Томас, осоловевший от вина, запалил наконец свою трубку и задумался.
Янек оказался подходящим собеседником для старика, готовым поддержать любой разговор, а когда старик впадал в угрюмость, Янек тихо жевал, напевая себе что-то под нос.
А где телегу-то взял?
Так я это, и спаситель старика вспомнил телегу и лошадь, управляемую безжизненным седоком. Но когда Янек вернулся за телегой мертвеца не было, и кровавой одежды тоже не было. Лошадь послушно пощипывала траву.
«Может мертвяк померещился?» успокаивал себя Янек.
Опрокинутую телегу он поставил на колеса и отвез старика.
Время от времени старик Томас вскакивал, куда-то выбегал и на столе прибавлялись соленые огурцы, капуста, липовый мед, лепешки с сыром, бутыль ягодной настойки. И все вкуснее были яства. Приливы дружелюбия наполняли давно пустующие рытвины души старика, и он поведал немногословному Янеку историю своей бедолажной жизни и много других историй, которые еще припоминал, а которые забыл начисто, он с видимым мучением восстанавливал.
Я когда-то был молодцом Да а а, у у! Томас начинал новую байку. Меня не то, что дубиной, тут он придержал Янека, в который раз попытавшегося вставиться с оправданиями, камнем саданут. Да а а! Заживало, как на собаке. Он отхлебнул из кружки и поинтересовался: А за каким чертом ты священника притащил? На исповедь?