Элао щурится, адаптируя зрение к освещению, и различает невысокого, полноватого, ярко разодетого жреца и двух плечистых полуголых рабов у него за спиной.
Очнулась? служитель храма брезгливо смотрел по сторонам, стараясь не встречаться глазами с преступницей (высокий женоподобный голос, на скошенном подбородке ни волосинки; очевидно евнух). Готова ли ты принять свою судьбу?
Пленница кивнула.
Бесовка! Натворила такое, что тебя будет судить сам повелитель Урука и земель Ки-ен-ги. Идем сейчас же. Да подумай, нет ли у тебя низких потребностей, которые стоит отправить сейчас, загодя?
Она попыталась ответить, но сухая гортань выдала лишь нечленораздельное сипение. Только теперь узница поняла, как сильно хочет пить. Во рту не было ни капли со вчерашнего вечера. Прокашлявшись, она все же исторгла хриплые звуки:
Воды. Пить.
Жрец скривился:
Я совсем не то имел в виду, женщина. А жажду утолить тебе не суждено, несчастная. Вода первичная и высшая из мировых стихий, воплощение сути богов. Не тебе, душегубка, осквернять эту субстанцию своей грязной глоткой.
Элао молча обожгла его взглядом:
«Думает, умолять буду. Не дождешься, скопец».
Выдержав паузу, евнух повернулся к выходу и бросил рабам:
Взять ее. Идем.
Центральная площадь города.
Обвиняемая, связанная, стоит, пошатываясь, на возвышении в центре небольшой площадки, придерживаемая рослыми рабами. Солнце палит нещадно, усиливая жажду.
Впереди, в десяти шагах от нее, напротив храма Энлилю небольшой ритуальный бассейн, наполненный прозрачнейшей водой. Играющая солнечными бликами влага так и манит
И без того невыносимая жажда стократно возрастает.
«Да они что, издеваются что ли?», несчастная с усилием отворачивает голову, уставившись на людское сборище.
Перед ней толпа народа. Здесь все население полиса. Даже больные и увечные пришли поглазеть на редкое зрелище. Пленница смотрит на лица. Большинство из присутствующих знакомы ей с детских лет. Жили вместе, дружили, общались. Но сейчас другая ситуация. Та, прежняя девочка Элао умерла. Здесь, перед ними, другая преступница, страшная убийца, осквернительница неприкосновенного тела храмового служителя. Назад пути нет, она уже на другой стороне этой жизни и никто ей сейчас не посочувствует, даже лучший бывший друг. В многочисленных глазах окружающих лишь ненависть, торжество, любопытство и жажда кровавого зрелища.
Звук медного гонга заглушает гомон, и людское сборище мгновенно стихает.
Обращаясь к небольшой кучке старейшин, стоящих неподалеку на огороженной площадке, долговязый тощий глашатай громко зачитывает протокольную часть обвинения, перечисляя все противоправные деяния подсудимой.
Невольница впервые поднимает глаза, охватывая взглядом все пространство центра города.
Окруженная неказистыми кирпичными домишками площадь, мощенная речным валуном, упирается в два каменных храма, посвященных богу воздуха Энлилю и богине войн и секса Инанне-Иштар.
Но все пышное величие этих храмов меркнет, затмевается непревзойденным колоссом, возвышавшимся меж ними зиккуратом26 бога неба Ану.
Выстроенная из миллионов тонн кирпича-сырца и облицованная слоем обожженного кирпича монументальная башня представляла собой трехъярусную пирамиду, прямоугольную в основании. Нижняя, самая широкая терраса окрашена в угольно-черный цвет, средняя в кирпичный. Белоснежный верхний ярус, расположенный под самыми облаками, был увенчан храмом самого Ану верховного бога Урука. От самой вершины вниз, к площади, вели три пологих каменных ступенчатых пандуса, имевших по 100 ступеней каждый. Подниматься по ним не было позволено никому, кроме высших жрецов.
Хоть каждому горожанину это строение, видимое ежедневно, было знакомо с детства, к нему невозможно было привыкнуть. Потрясающее сооружение нависало, довлело над зрителем, возвышаясь, казалось, до самого неба. Осознание того, что величайшее божество обитает совсем рядом, в святилище зиккурата, наполняло сердца жителей страны не только трепетом и благоговением, но и спокойной уверенностью в будущем, ведь город находится под защитой сверхсущества.
Покончив с вступлением, глашатай сделал долгую театральную паузу (сопровождаемую полнейшей тишиной) и, искусно сменив визгливый тенорок на сочный баритон, выкрикнул: