По мере моего приближения к трактиру уже не так грызла мысль, что, продав волосы, я лишилась былой красоты.
«Зато моя дочь не будет голодать и стоять с протянутой рукой на церковной паперти, не будет мёрзнуть в холода босая и полураздетая. Я купила ей временное благополучие своими волосами». Не стесняясь радостной, ликующей улыбки на поблёкших губах, я возвращалась в трактир, гордо неся свою сокрытую чепцом остриженную голову, и смеялась. Ёжик окрашенных чёрных волос всё, что осталось от моей великолепной золотой шевелюры, тем не менее, я была счастлива от одной только мысли, что Жанна не будет терпеть лишения, не будет сидеть голодом.
Но большое потрясение ждало меня, едва я переступила порог комнаты в трактире, которую занимала с дочерью.
Как я тебе, мамочка? Красивая, правда? спрашивала Жанна, крутясь волчком передо мной.
Господи только и выдавила из себя. Жанна, доченька, прошептала я, опустившись на колени и пропуская сквозь пальцы золотистые волосы дочери, теперь достающие ей лишь до подбородка. А раньше у неё были такие кудри, спускающиеся ниже спины!
Теперь я вполне могла бы сойти за мальчика? не уставала осыпать меня вопросами Жанна, улыбаясь. Дочь моя, не довершай удара, только и смогла я простонать подавленно.
Что ж ты со своими волосами сделала?
Остригла и продала, сообщила мне девочка таким тоном, словно речь шла о чём-то обыденном. Даже, представь себе, выручила тридцать серебряников! достав из кармана камзола горсть монет, Жанна, с лицом, выражающим довольство собой, пересчитала их и убрала обратно в карман. О! воскликнула она, выхватив из моих рук бутыль с настойкой. Перекрась и меня в чёрный цвет тоже.
«Жанна, моя родная, ладно я, но свои волосы ты зачем продала? Зачем, Жанна?» хотелось мне выкрикнуть эти мысли, подавляя в себе желание плакать.
До хрипоты и пены у рта с цирюльником, этим старым и жадным чёртом препиралась, но своих тридцати экю серебром добилась, продолжала Жанна хвастаться.
И это в то время, когда мне хочется головой о стены убиться! Этот старикашка и моей дочери волосы обкромсал! Хотелось отругать эту своевольницу за то, что она сделала, но сил и желания читать сентенции у меня уже не осталось. Толку от того, что я накричу на ребёнка? Даже если бы я и пошла с цирюльником разбираться, это бы всё равно ничего не дало. Обратно волосы Жанне никак не приделаешь.
Глупышка ты мамина, вот кто, этим и ограничилась вместо тирады. Никогда не умела обрушивать на голову своего ребёнка гневные отповеди. Никогда Жанну не наказывала. Могла ей что-то запретить или пристыдить без тени гнева, но чтобы я её била У меня рука скорее отсохнет. Ничего теперь не поделаешь, не исправишь. Пришлось красить волосы Жанны в чёрный цвет.
***
Но и в Дижоне нам пожить дольше двух месяцев не довелось. С каким-то завидным постоянством ищейки Ришелье всегда умудрялись меня выследить или кто-то сребролюбивый умудрялся меня сдать! Снова мне и Жанне спешно собирать вещи, пускаться в бега Снова скитаться по дорогам родной Франции Тех денег, вырученных за наши волосы и мою дамскую одежду с украшениями, едва ли хватило на три месяца, и это ещё при том, что я и ела-то один раз в день на одной воде и хлебе с сыром сидела!
И вновь безденежье, угроза полуголодного существования. Один мужской костюм и платье, больше приличествующее крестьянке
Золотой медальон на тонкой цепочке, где спрятана прядь волос и миниатюрный портрет моего ребёнка Моя честь Что-то из этого всё равно придётся продать.
Но потом я поразмыслила и пришла к благоразумным выводам: одежда мне ещё понадобится; медальон, подаренный мне Оливье, ни за что не продам, как и свою честь, вернее то, что от неё осталось. О том, чтобы продать одежды Жанны и её коня Марса, даже речи быть не может своё дитя я обделять не намерена.
Милостыню на церковной паперти просить с протянутой рукой в мои планы не входило, а деньги на оплату питания и проживания в харчевнях никогда лишними не бывают. Но вопрос «Что бы ещё продать?» недолго меня мучил.
Ребёнка и саму себя прокормить надо. До торговли своим телом на улицах или в борделе не стану опускаться ни за что в жизни Я нашла выход, продавая свой труд прислуги чуть ли не в каждой гостинице, таверне и харчевне, где мы останавливались. Платили мне, по сравнению с бывшим моим жалованьем, мизерные крохи. Ну, хоть деньги эти заработаны честным трудом, на оплату проживания и еду хватает.