Товарищ Голдберг?
Да, ответил он, не поднимая головы.
Меня зовут Якоб Либерман. Я только сегодня приехал в Лондон. Я
Либерман! Старина, рад знакомству! Та статья в «Арбайтер фройнд» Это просто восхитительно! Давай присаживайся.
Он потряс руку молодого человека и придвинул ему стул. Либерман сел, стараясь скрыть переполнявшие его эмоции. Его читал и похвалил сам Дэниел Голдберг! Но теперь Голдберг пристально смотрел на него и даже сигару отложил в сторону.
Ты неважно выглядишь, сказал он тихо. Что, чахотка?
Якоб кивнул. Он держался уже из последних сил.
Ладно, давай выберемся из этого прокуренного подвала. Они будут спорить еще до полуночи, сказал Голдберг. Пойдем, у меня комната наверху. Давай рюкзак.
Он собрал исписанные листки, повесил на плечо рюкзак, зажал в зубах перо, закрыл чернильницу и начал протискиваться к выходу. За ним, еле волоча ноги от усталости, плелся Либерман.
Та моя работа начал он, когда они поднялись наверх. Лароусс передал мне ваше послание Из Берлина я отправился в Латвию У меня есть новости
Я помню, да. Расскажи.
Товарищ Голдберг, зреет заговор против евреев. Их сейчас сотни, может, тысячи на границах без денег, без документов Те, у кого есть билеты, валом валят на вокзалы и в морские порты
Да, это я все знаю. А какие новости?
Я как раз собирался сказать
Так давай скорее. В твоей статье о банкире мне не понравилась одна вещь: ты слишком долго раскачиваешься. Вся история должна умещаться в первом предложении. Аналитические статьи, эссе и путевые заметки это совершенно иное дело. Но новости надо уметь подать одной фразой. Остальное подробности, разъяснения, развитие темы можно при желании отбросить. Я знаю эту историю про границы, паспорта и безденежье. Изложи суть одним предложением.
Человек, который стоит за всем этим, известен как Цадик[1], и он направляется в Лондон.
Уже лучше. Из тебя получится неплохой журналист. Вот мы и пришли.
Они остановились на крохотной лестничной площадке второго этажа. Голдберг открыл дверь, впустил в комнату Либермана, потом чиркнул спичкой и зажег масляную лампу. Молодой человек опустился на ближайший стул и закашлялся. Голдберг взглянул на него: впалые щеки и горящие глаза говорили о прогрессирующей болезни. Голдберг положил рюкзак, расчистил для своих бумаг место на столе среди справочников и докладов и налил Либерману стакан бренди.
Так что ты знаешь об этом человеке, о Цадике?
Либерман взял стакан обеими руками, сделал глоток и закрыл глаза, почувствовав приятное тепло во рту и горле. Голдберг сел за стол.
Впервые я услышал о нем в Риге, начал молодой человек. Товарищ должен был показать мне контору, по-моему, она называлась Бюро регистрации иммигрантов при Британском консульстве.
Такого бюро не существует, сказал Голдберг. Это выдумки.
Он достал из кармана пузырек с чернилами, затем перо, положил принесенные бумаги на пол, придавив их камнем размером с кулак, обмакнул перо в чернила и, пока Либерман рассказывал, начал писать.
Я так и понял. Я прикинулся русским евреем, который хочет уехать в Англию. В конторе сидел человек британец, он задал мне несколько вопросов, посмотрел мои документы, потом велел внести взнос и вписал мое имя в книгу. По его словам, это должно было гарантировать мне жилье в Лондоне на три месяца. Там было много народа; некоторым нечем было платить, у них совсем не осталось денег. Они сталкивались с подобным всю дорогу из Киева: плата за транзит в Москве, за пропуск еще где-то, штамп в паспорте на границе этому не было конца; и за каждое свое перемещение они должны были кому-то заплатить.
Цадику, уточнил Голдберг.
Да. Друг, что был со мной, рассказал мне о нем. Похоже, все они, евреи, боятся этого загадочного Цадика; будто их несчастья все эти препоны, надувательства и преследования его рук дело. Но, видите ли, они суеверны и считают, что он не человек. От самых отдаленных штетлов[2] до трущоб Варшавы, Бухареста и Вены все говорят о Цадике как о демоне, как о чем-то сверхъестественном. Ходят слухи, что ему служит дибук[3] маленький бес из преисподней. Само имя Цадик означает «праведный, святой, благочестивый», называя его так, евреи хотят умилостивить этого демона, такая вот отчаянная шутка. Когда я впервые услышал эти разговоры, то подумал: как можно быть такими суеверными? Но теперь Я видел его, Голдберг. И думаю, они правы.