Я уже почти заканчивала массаж, оставалось только сделать то, что я иногда делаю по договорённости для старых друзей ну, вы понимаете И в этот момент он стал белый, как стенка, захрипел, и тихо попросил стакан воды. Я пошла на кухню, а когда вернулась, он был уже без сознания. Я позвонила в неотложку, но они приехали слишком поздно, а сама я уже ничем не могла ему помочь.
Говорят, его похороны за свой счёт организовала какая-то женщина, из давних знакомых. Вроде как она знала его ещё со студенчества. Ничего не могу сказать, так это или нет я стараюсь избегать таких мероприятий.
***
Следователь Ферапонтов стоял у окна, глядя на бабушек, что сидели на скамейках под деревьями напротив здания прокуратуры, на детишек, что радостно крутились неподалеку, на важно расхаживающих по траве голубей, на тёмные тучи вдалеке, и думал о том, как мало иногда остается после человека. Торопимся, спешим, а потом вдруг пустота, и никто не скажет, как жил этот человек и что делал, о чём думал, куда стремился, где теперь скитается его бессмертная душа. И есть ли кому замолвить за него хотя бы одно словечко перед господом богом. Жил тихо, и ушёл незаметно, ничего после себя не оставив: ни дома, ни семьи, ни близких, ни знакомых, ни больших дел, и даже кошки дома нет.
Секретарша прокуратуры зашла неслышно, постояла немного, затем деликатно кашлянула. Ферапонтов оглянулся, и та спросила:
Ну, что, Семён Иванович, закрываем дело Ахимова?
Да, сказал Ферапонтов, очнувшись от своих мыслей о чём далёком. Можете забирать. Я уже подписал. Нет там ничего интересного в этом деле, бывает хуже.
Секретарша ушла, всё так же неслышно ступая по ковровой дорожке, а Ферапонтов ещё постоял немного у окна. «Что же останется от нашего поколения, какие захар-прилепины будут освещать наш путь, и скажут ли хоть одно доброе слово нам вслед?» подумал он, чувствуя, как боль комом подступает к горлу. Потом задёрнул шторы, и начал искать свой плащ и тросточку.
Фото: после школьных экзаменов, с. Тинская, Красноярского края, 1969г.(авторский архив)
Свет в ночи
Когда-то давно это была просека, потом просека заросла, и верхушки берез сомкнулись высоко в синеве неба, так высоко, что при попытке разглядеть кроны кружилась голова и замирало сердце. Тропинка, которая осталась от дороги на месте бывшей просеки, была еле заметна из-за разросшейся травы, сосновых шишек и веток. Справа и слева от тропинки, в гуще травы и высокого папоротника, виднелись белые соцветия и красные крапинки поспевшей и поспевающей земляники, да изредка муравьиные кучи. Иногда тропинка петляла, обходя упавшее дерево или большую сосновую ветку, и тогда двое, мама и маленький мальчик, тоже поворачивали, обходя в высоких зарослях папоротника вывороченные корни старого дерева, где нашли себе приют муравьи и разные другие букашки.
Свет проходил сквозь колоннаду деревьев косыми столбами, свет казался дымным, и листья берез и кроны сосен празднично сверкали там, куда попадали солнечные пятна. Свет, то ярко-зеленый на листьях берез, то сумеречно-голубой, то золотистый на стволах сосен, непрерывно двигался, менялся вместе с движением и шелестом листьев, и ощущение головокружительной высоты, и неземного трепета было таким же, как во время мессы в базилике Sant'Antonio di Padova. Та же захватывающая дух высота мозаичного купола, стройная колоннада интерьера, тот же полусумрак, льющийся с купола, и тихий, благоговейный шепот молящихся.
Молодая мама подумала об этом мимолетно, стараясь не терять из вида мальчика, пока тот рвал ягоды, или исследовал окружающие муравейники, убегая далеко вперед по тропинке и снова возвращаясь к ней. Тогда мама брала его за руку, и они молча и спокойно шли по тропинке, стараясь не запнуться о старые ветки. Потом мальчик опять убегал, пытливо вглядываясь в открывающееся его глазам первозданство мира. Он был серьезен и добросовестен, как и положено любому исследователю, весь мир бабочек, червячков и букашек, листьев и травинок был открыт его пристальному взгляду энтомолога и ботаника, и ему было что выбрать из этого невероятного лесного разнообразия.
На краю тропинки он остановился, присел, замер, не отрывая взгляд от чего-то, что показалось ему важнее всего на свете, важнее этого таинственного перешептывания листьев, и полета белых бабочек, и басовитого гудения шмеля, и пятен солнечного света на траве, и негромкого пересвиста птиц, и запаха разогретой сосновой хвои. И далекого, но отчетливо слышного рокота, который был похож на рокот моря; но это было не море, а всего лишь далекая автострада, по которой катили тяжело груженые трейлеры с «Кока-Колой», микроавтобусы и «Нивы-Шевроле» с клубникой из ближних дач.