Вставай! попросил Валенок. Ему сейчас стало даже жутче, чем сидеть в домике и думать об однокласснике как покойнике, на деле всё оказалось ещё страшнее. Давай на дачу пойдём, отлежишься.
Стас открыл глаза. Они были налиты кровью, словно парень перекупался, а теперь вот выбрался на берег и пытается сообразить: где он, кто, почему так холодно.
Бычьи глаза, бешеные.
Упёрся мутным взглядом в Валенка, с трудом поднял руку, растопырив пальцы, снова уронил её на землю. Странно, но головная боль у приятеля от этого отступила, прекратилась почти мгновенно. Станислав с трудом разжал запёкшиеся губы, шумно сглотнул:
Самогон
Чего, выпить хочешь? Вот эт-та номер Лежи, лежи, я сейчас посмотрю!
Валенок вскочил на ноги, метнулся к сумке. Нет уж, спиртного этим вечером не видать: всё содержимое сплавилось в один комок, из которого торчали странно округлые края стекла, куски почерневшей фольги и острый срез жести от консервной банки. Воняло рыбой и протухшими яйцами.
Слышь, чего: нечего нам пить! Расплавилось всё на хрен.
Жалко. Печёт всё внутри, в груди, в голове Надо залить. Надо.
Стас захрипел, но не потерял сознание, как боялся его приятель, а вовсе наоборот рывком сел, помогая себе непослушными руками.
Я видел её, Валенок.
Да кого? расстроенно бросив сумку, буркнул тот.
Наверное, это ангел. Весь белый, с головы до ног, лицо белое, руки, плащ. Аж светится. И в руке меч, не брешут в церкви, как есть меч.
А почему «она», если ангел? Они ж мужики.
Сам ты мужик Она это была. Вся в белом, светится, а глаза чёрные. И тут я понял, Валенок, я вообще всё понял. Жизнь собрание ненужной дряни в месте, которого мы не знаем.
«Скорая», вызванная от обходчика, приехала только утром.
Пациент был жив, умеренно здоров Валенок даже хотел, чтобы одноклассник был компактнее, очень уж тяжело тащить такую тушу на дачу почти волоком, но совершенно свихнулся. Он то узнавал приятеля, то называл его сержантом Мирзоевым, то вдруг вытягивался на топчане, куда сгрузил его уставший Валенок в струнку, пытался поднести руку к голове, сложив пальцы лодочкой и хрипло орал: «Так точно, товарищ капитан! Рядовой Анциферов по вашему приказанию прибыл, разрешите выполнять?».
Похмельный фельдшер, пожилой уже, небритый и равнодушный, осмотрел Стаса. Пощупал пульс, померял давление, с некоторым даже интересом изучил след от ожога молнии.
Психическое это что-то, сказал он Валенку. Не наш профиль, но до больницы довезём. Родственники есть?
У меня? растерялся тот.
Тоже дурак, что ли? Всех тут молнией шибануло? У него, он махнул рукой в сторону Станислава, который на прибытие медицинской помощи так и не отреагировал, разговаривая с многочисленными, но, увы, невидимыми собеседниками.
Ну он это У бабки живёт, в городе. Я адрес знаю!
Вот в психушке и назовёшь, собирайся уже, поедешь с нами.
Так и осталась крыша сарая в этот раз непочиненной. Фельдшер сходил к машине за раскладными носилками, втроём с водителем они перетащили на них дюжего Стаса и отнесли в «скорую». Валенок ехать не особо хотел, но и бросать так пострадавшего было западло.
Не по-пацански.
Из психиатрического отделения Станислава выпустили через год, как раз во время путча.
Пока на экране мямлили говорящие головы комитета-по-спасению-неведомо-от-чего, а по Москве хозяйски перемещались танки Таманской дивизии, к Валенку домой явился похудевший, больше похожий на наряженное в длинную холщовую робу пугало, приятель. Был он почему-то босиком, без вещей, с одним только тощим мешком на лямках, висящим на плече.
Уколол взглядом протянутую руку, но жать не стал.
Отстранил с порога и сразу пошёл к матери Валенка, закрыв за собой дверь. Тот так и остался в прихожей, недоумённо протирая очки. О чём был разговор да и разговор ли? Валенок так и не узнал. Мать и жутко изменившийся за этот год Стас вышли из комнаты, причём мама почти плакала, совала пачку денег, все их накопления, в руку гостя.
Со мной поедешь, сказал тот однокласснику. Собирайся.
В смысле?.. начал было тот, но наткнулся на бешеный взгляд и замолчал.
Глаза Стаса теперь не были красными, налитыми кровью, пугающими. Обычные человеческие глаза, карие, с еле заметными жёлтыми искрами, они просто давили, топили собеседника на месте. Ни спорить, ни что-то обсуждать желания не было.