Рене увидел большие каштаны. Он долго смотрел на них молча, потом повернулся к брату. Глаза его сияли.
А я и забыл, что они такие большие!
Они осмотрели службы. Рене сразу подружился с полдюжиной огромных кудлатых псов и проявил живейший интерес к голубятне, кроличьим садкам и птичнику. Лошадей он осмотрел довольно критически и, сам того не ведая, обидел брата, не выразив восхищения при виде крутобоких белых коров и откормленных черных свиней. Потом они услышали цоканье копыт, и Жак, ездивший за покупками на рынок, поспешно соскочив с лошади, кинулся здороваться со своим любимцем. Когда старик развернул свой подарок, его глаза наполнились слезами.
Подумать только! Сколько времени прошло, а господин Рене не забыл, какие я люблю трубки!
Рене потрепал старую гнедую кобылу по холке.
Да, да, господин Рене, это та самая Диана, на которой вы учились ездить верхом. Она еще ничего лошадка от самого Аваллона шла рысью и, видите, даже не вспотела. Уж можете себе представить, как я спешил повидаться с вами после стольких лет. Ох, и выросли же вы! В последний раз, как я вас видел, вы сидели в парижском дилижансе совсем еще дите, в лице ни кровинки, и такой худенький. Я чуть не заплакал, когда вы сказали: «Прощай, Жак», да так жалобно! И куда, думаю, такому малышу ехать одному в эту Англию? А теперь! Просто красавчик, да и ростом с господина Анри!
Тут старик смутно почувствовал, что Рене как будто не по себе. Прервав поток воспоминаний, он вынул из кармана письмо.
От мадемуазель Маргариты.
Когда братья пошли дальше, Анри неуверенно сказал:
Надеюсь, ты не рассердился на Жака? Он наш старый преданный слуга, и отец обязан ему жизнью, поэтому мы ему многое разрешаем. У нас здесь в деревне все попросту, но в Англии ты, должно быть, отвык от такой фамильярности слуг. Жак любит поговорить, но ведь это не от непочтительности.
Рене пришел в еще большее замешательство.
Какие там слуги, пробурчал он. Дело совсем не в этом! Пусть себе болтает сколько хочет, просто я терпеть не могу, когда разводят всякую сентиментальную дребедень.
Ответ брата привел Анри в недоумение, он так и не понял, что хотел сказать Рене. Взглянув на Рене, он увидел, что тот хмурится, читая письмо. Это было вежливо-сухое послание, очевидно продиктованное кем-то из взрослых и написанное на линованной бумаге круглым аккуратным почерком, как на уроке чистописания. Подпись занимала три строчки:
Маргарита
Алоиза
де Мартерель.
Покачав головой, Рене сложил письмо.
И зачем маленькой девочке имя в три раза длиннее ее самой? сказал он задумчиво. По-моему, ей вполне хватило бы «Мэгги Мартель». А когда у нее начинаются каникулы, Анри? Она просит, чтобы я почаще к ней приезжал. Разве она сама не скоро приедет домой?
Анри удивленно взглянул на брата.
Но как же она уедет из Аваллона. Она всегда там живет.
Всегда там живет? И у нее не бывает каникул? Да неужели бедняжка круглый год сидит там взаперти со свирепой старой теткой?
Тетя очень добрая и славная, с мягким упреком отвечал Анри. Я уверен, что Маргарите у нее очень хорошо насколько это возможно для девочки с ее увечьем.
Рене остановился как вкопанный.
С ее у Послушай, она что чем-нибудь больна?
Разве ты не знаешь, что она прикована к постели?
Прикована к постели? И давно?
Но вот уже больше трех лет, после той тяжелой болезни.
Я ничего не слыхал ни о какой болезни. Неужели она все время лежит в постели? Все время?
Нет, конечно! У нее есть кушетка, специальная кушетка на колесиках. Маргариту перевозят из комнаты в комнату, а в хорошую погоду выносят в сад. Но как же так? Ты ничего не знал?
Рене помолчал, потом спросил:
Ты мне когда-нибудь писал об этом?
Нет, я я, наверно, думал, ты знаешь.
И все, наверно, тоже так думали. Что с ней?
Помнишь, она упала с лестницы в день маминых похорон?
И это с тех самых пор?
Нет, что ты! Сначала все было как будто хорошо, только она как-то неуклюже ковыляла и не очень твердо держалась на ногах; иногда вдруг начинала хромать и жаловалась, что у нее болит ножка. А три года назад, зимой, она поскользнулась, и у нее началась болезнь сустава. Доктора говорят, что она, наверное, повредила себе бедро, еще когда упала с лестницы. Для отца это было большим горем. Мы с ним никогда не говорим о ее увечье.