И тогда получается, что, хотя мы видим на картине как бы ненастоящее божество, мы всё же видим отблеск настоящего Бога в образе человека, этого ненастоящего бога изображающего. Ну а кого, как вы думаете, символизирует этот ненастоящий настоящий бог? Ну, естественно, заказчика герцога Федерико II Гонзага. Что называется, почувствуйте разницу. Если до эпохи Возрождения на подобном полотне мы рассчитывали бы увидеть герцога, играющего роль какого-нибудь христианского святого, то теперь мы видим античного бога, играющего роль христианского герцога.
Следующие два критерия гласят, что произведение искусства должно отражать социальную структуру общества и стереотипы правильного поведения человека внутри этого самого общества. И вот теперь нам становится понятна как распущенность Юпитера, так и тройственность Леды. На самом-то деле все эти картины совсем не о том, о чем мы с вами по своей испорченности подумали. Ведь что делает в этих сюжетах Юпитер (читай: герцог, король, император)? Правильно: всё, что пожелает! Кто ему указ? Правильно: никто! Это жестоко? Да, жестоко! Это может показаться аморальным? Да, это выглядит аморально! Ну и чем в результате всё заканчивается для этих несчастных изнасилованных бедолаг? В Африке к бедной Ио вернулось ее человеческое обличие, в честь нее назвали Ионическое море и Босфор (Коровий брод), а ее зачатый священным облаком сын основал город Мемфис и стал царем Египта. Что касается Леды, из отложенных ею яиц вылупились несколько чудесных карапузов, одним из которых оказалась Елена Прекрасная, за что сама Леда, как мать полубогов, была перенесена на Острова блаженных, то есть была удостоена райского посмертия. Ганимед тоже получил бессмертие, а Даная в результате сначала стала матерью великого героя Персея, а затем, немного поскитавшись, все-таки обрела свою половинку в лице одного из мелких богов, вместе с которым основала поныне существующий город Ардею.
Таким образом, получается, что стены Овидиева зала были украшены не полупорнографическими картинками, но аллегориями грядущего абсолютистского социального пространства Западной Европы, в котором монаршая особа, являясь проекцией высшего божества, имеет право и даже обязанность поступать со своими подданными таким образом, каким только пожелает. При этом никакой ответственности ни перед кем, в том числе перед оставившим этот мир на ее попечение Господом, августейшая особа не несет. А лица подданных должно беспрестанно озарять то выражение, которое мы видим на лице оплодотворенной Леды, с умилением и благодарностью смотрящей вослед улетающему божественному любовнику. Ибо что бы ни сотворил с тобой верховный земной властелин, в конце концов это, безусловно, пойдет к твоей вящей пользе.
2.2. Поклонение Боттичелли
Другой картиной, мимо которой мы никак не можем пройти, разбирая этот важнейший период эпоху Возрождения, вне всяких сомнений, является «Поклонение волхвов» кисти Сандро Боттичелли. Для начала, как обычно, давайте попытаемся найти на ней заказчика. Как мы помним, в любую из предыдущих христианских эпох его следовало бы искать в образе какого-нибудь святого или скромного пастушка, заглянувшего на огонек Вифлеемской звезды. Ну а если это был уж совсем нескромный человек, то в образе одного из волхвов. В крайнем случае он мог быть изображен и в своем собственном обличии, коленопреклоненно умиляющимся сиянию, исходящему от младенца Христа. Чего-то подобного еще и потому следовало бы ожидать, что картина была написана для алтаря погребальной часовни заказчика, расположенной в базилике Санта-Мария-Новелла.
Сандро Боттичелли. Поклонение волхвов. Ок. 1475
Однако ничего этого мы здесь не видим. Подавляющая часть холста плотно заставлена представителями нескольких поколений правящего флорентийского дома Медичи, а также прочими тогдашними знаменитостями. Сам же Гаспаре ди Дзаноби дель Лама изображен в правой части картины скромно стоящим в толпе придворных. И похоже, что ни святой Иосиф, ни Пресвятая Дева Мария, ни само чудо сошествия в мир младенца Христа его нисколько не интересуют.
Ведь если бы этот человек данным произведением искусства хотел показать нам, что главной заслугой своей жизни он почитает христианскую добродетель, то, наверное, он поступил бы так же, как и все его многочисленные предшественники: попросил бы художника изобразить его одним из участников этой священной истории, что делало бы его лицом, состоящим в свите Святого семейства. Он же счел, что для него гораздо важнее быть изображенным в виде одного из многочисленных подданных совсем другой семьи правящей флорентийской династии Медичи.