Эшер обернулся, припал спиной к стене и был схвачен незнакомцем. Из темноты, тяжело дыша, подбегал второй. Эшер рванулся и нанес тому, что держал его, удар кулаком в челюсть. Мужчина отпрянул, позволив Джеймсу извернуться, но тут в руку вцепился подоспевший сообщник. Свободной пятерней ухватив мерзавца за волосы, Эшер бросил его затылком о стену. Машинально отметил резкий запах табака, пота, грязного белья. Боль пронзила бок, но он еще сумел сделать подсечку, отодрать вцепившиеся в горло пальцы и ударить вновь.
Он почти не видел их в темноте узкой улочки – и рванулся наутек вслепую. Кто-то ухватил его за полу пальто, но не удержал. Он бежал, спотыкаясь, расшибая плечи о стены, упал, оступившись на выбоине мостовой, поднялся снова. Судя по боли в боку, его пырнули ножом.
Эшер метнулся в проулок, который, по его расчетам, должен был вывести на Зейтцергассе, но грязноватый свет из высокого окна справа обозначил перед ним глухую стену. Кинулся назад, за угол, где тени были погуще; превозмогая боль, извлек из ботинка нож и всмотрелся в гулкую темноту, откуда уже надвигался топот преследователей.
Затем рука, подобная стальным челюстям капкана, взяла его чуть выше локтя, а другая, холодная, как труп, и неодолимая, как смерть, зажала рот. Он был увлечен куда-то назад и вниз, в холодную сырость, пахнущую мокрым камнем, землей, крысами, а затем захлопнулась дверь – и полумрак входа исчез.
Ноздрей коснулся аромат парижских духов, смешанный с запахом свернувшейся крови.
– Не надо кричать, – шепнул женский голос.
Эшер молчал. Его запястья и горло были защищены серебром, но вампир мог в крайнем случае просто свернуть ему шею.
Затем он был отпущен – и вслушался, пытаясь определить, сколько их здесь.
Разумеется, чужого дыхания он не услышал. Спустя секунду прозвучало еле уловимое шуршание юбок.
Она сказала это по-английски, – сообразил он наконец.
Затем чиркнула спичка.
Эшер моргнул. Крохотный золотой огонек выхватил из мрака бледное, как бумага, лицо, вплел светло-коричневые нити в обрамляющие его черные волосы. Джеймс увидел размышляющие глаза вампирши – цвета палой листвы на дне мелкого пруда.
И узнал Антею Фаррен, герцогиню Эрнчестер.
* * *
– Я не понимаю причины, – сказал Исидро.
Садясь за карты, он снимал перчатки. Руки у него были тонкие, белые, с длинными пальцами, и Лидия вновь обратила внимание на утолщенные ногти. Мышцы не увеличены нисколько, хотя она знала, что эти изящные руки с легкостью могут гнуть стальные прутья.
– Я предполагаю, что причиной является некий вирус или даже несколько вирусов. – Лидия рассортировала свои карты: туз, король, десятка, восьмерка и семерка червей; дама, валет, семерка и десятка пик; почти нет трефов – одна десятка; дама и валет бубновой масти. Вагон первого класса был погружен в сон.
– Потому что клетки тела перерождаются?
Она помедлила, несколько удивленная тем, что вампир имел понятие о вирусах, потом вспомнила про медицинские журналы в его доме. За картами и беседой страх перед Исидро постепенно убывал, и Лидия задумалась, не с этой ли целью он предложил ей скоротать время за пикетом. Или, может быть, вампир, как тетя Лавиния, не любил пугешествовать в одиночестве?
– Во всяком случае, это могло бы объяснить повышенную чувствительность псевдоплоти к серебру и некоторым травам, – сказала она спустя секунду. – Не говоря уже о воспламенении от солнечного света.
– Вам действительно интересно об этом говорить? – Мaprapeт неловко поежилась, не поднимая глаз от рукоделия. После трех часов безуспешного обучения игре в пикет она вновь вернулась к своей вышивке и теперь боролась со сном, прислушиваясь к их беседе.