– Иностранная машина, построенная этими неверными… Для чего она? Кого он там прячет? Кто там кричит и стонет каждую ночь?
– Спроси его. – Голое срывался от боли; пальцы вампира безошибочно находили нервные узлы; перед глазами клубилась серая предобморочная дымка.
– Я спрашиваю тебя.
– Не знаю…
Хватка ослабла. Зардалу слегка разжал руки, но с плеч так и не убрал. Эшер дышал тяжело, по лицу, несмотря на ночной холод, катился пот.
– Но ты ходил взглянуть.
Эшер заставил себя помотать головой. Они могли заметить его той ночью. Или почуять запах его крови. Донесли они или не донесли об этом Олюмсиз-бею? Вряд ли. В этом случае Эшера бы сейчас не было в живых.
Зардалу осклабился, как резиновый дьявол.
– Ты выспрашивал городских сказителей, как проникнуть сюда, в Дом Олеандров. Куда же вдруг подевалось твое любопытство? Известно ли тебе, что Олюмсиз-бей держит ключи из серебра в тайнике под кофейным столиком в той комнате, что облицована красным изразцом? Странный клад для вампира, как ты считаешь?
– Не думаю, чтобы он пользовался ими, – согласился Эшер. Джамиля Байкус двинулась, и ему пришлось переступить с ноги на ногу. – А я – тем более. Жизнь мне еще дорога.
– Твоя жизнь? – Голубые глаза расширились. Серебряный смех вампира отдался в черном воздухе. – Твоя жизнь оборвется здесь в любой момент, когда я этого пожелаю.
– Пойдешь против него? – Разум померк, мысли смешались, спутались, как в дурном сне. Из последних сил Эшер пытался вообразить железную запертую дверь и хоть таким путем противостоять мысленной хватке вампира.
Он еле расслышал шепот Зардалу:
– Бей будет недоволен, но это тебя не оживит, инглиз..
Кажется, они куда-то потащили его, он пытался ухватиться за портал арки, сопротивляясь слабо, словно в наркотическом дурмане…
Затем Эшера с ужасающей силой бросило о камень – и сознание мгновенно прояснилось. Оползая по стене, он увидел в свете лампы катящегося по полу Зардалу, похожего на комок шелкового тряпья, и пятящуюся в ужасе Байкус Кадинэ. Из ее отверстого рта вырывалось лишь слабое сипенье, глаза пылали, как у крысы. В развевающихся перламутровых одеждах над евнухом возвышался Олюмсиз-бей. Серебряная алебарда сияла, будто, новорожденный месяц. Бритая голова качалась из стороны в сторону, как у бешеного пса.
На губах и на одежде его была кровь. Зардалу легко вскочил на ноги, лицо его исказилось, став похожим на маску из комнаты ужасов, блеснули клыки. Однако уже в следующий миг молодой вампир скорчился, закрывая лицо руками, не в силах вынести взгляда Мастера, и Эшер почти физически, почувствовал страшную, уничтожающую волю Олюмсиз-бея.
Зардалу слабел на глазах и в корчах оседал на пол.
Мягко прошелестел шепот Мастера:
– Не будь столь самонадеян, Персик…
Эшер поднимался, хватаясь за стену. Он еще не пришел в себя, он даже не понял, на каком языке это было произнесено. Невесомо, как гигантский кот, Олюмсиз-бей скользнул к евнуху.
– И это тот самый Персик, который всхлипывал в моих руках, отдавая мне свою жизнь? Персик, который говорил невольникам, пришедшим оскопить его…
– Нет… – Это было даже не слово – просто звук.
– Помнишь, что ты говорил им? – Глубокий голос был гибок, как вода, и тверд, как камень. – Ты отдал мне тогда все свои воспоминания, свой разум, свои восторги – помнишь Парвин, твою сестру Парвин? И все это еще у меня – Бей склонился над своим птенцом, колыхнув серебристо-голубоватым облаком шелка; лезвие алебарды парило над голой склоненной шеей евнуха.