Кроме того, замок был врезан в дверь вполне современный; чтобы открыть такой, потребовался бы дубликат ключа, а не самоделка из бронзовой проволоки.
С бьющимся сердцем он вернулся к серебряной решетке. Тут замок по крайней мере был попроще (видимо, из мягкого металла трудно изготовить что-либо более сложное). Джеймс с величайшей осторожностью ввел отмычку в скважину. Слишком легко было оставить царапину, которую потом неминуемо заметят.
«Они предатели… – сказал тогда Бей, и отсвет углей из жаровни скользнул по лезвию серебряной алебарды. – Все они предатели».
В ушах глухо стучала кровь. Скользнув за решетку, он двинулся вдоль стены в обход лужи. Мокрые отпечатки ног могли стоить ему жизни. Опилки, рассыпанные на полу, смягчали звук шагов. Стужа в коридоре была арктическая. Хотелось бы знать, услышит ли Эшер возвращение выводка с охоты. И не следят ли за ним сейчас из темноты оранжевые глаза Олюмсиз-бея?
– Эрнчестер, – прошептал он, приблизившись к дверям. И та, и другая – заперты. Засовы из серебра, а скорее всего из посеребренной стали. Замки навешены новенькие, зато все прочее почернело от древности.
– Эрнчестер! – снова шепнул он. Насколько остер слух у Бессмертного Лорда? Может ли он слышать звук, отделенный от него толщей камня? – Это Эшер. Вы здесь? Антея на свободе, она в Константинополе…
Он чуть было не сказал: «Антея жива…»
Вслушался.
Далеко-далеко за дверью раздался то ли крик, то ли стон, от которого волосы шевельнулись на затылке. «Преисподняя», – подумал Эшер. Такое можно услышать только у замочной скважины адских врат.
– Вы слышите меня? Вы меня понимаете?
В ответ – тишина. Он так и не смог справиться с замком. Руки тряслись и немели – от холода, страха, от сознания, что время на исходе…
– Я вернусь за вами, – хрипло пообещал он. – Я освобожу вас…
Потому что мне нужна ваша помощь, – с кривой усмешкой мысленно добавил он. – Услуга за услугу…
Легкое, едва заметное движение холодного воздуха – сердце остановилось, словно пронзенное ледяным лезвием, и тут же зашлось частыми ударами. Эшер поспешно задул свечу, моля Бога, чтобы аммиачная вонь не позволила птенцам почуять запах дыма. А также запах его живой крови.
Из темноты коридора за серебряной решеткой послышались нетвердые шаги и умоляющий всхлип:
– Господин, смилуйтесь… смилуйтесь над бедной девушкой…
И на грани слышимости – злорадный шелестящий смех.
– О, господин, к которому я тебя веду, милостив… – Кажется, это был голос Зардалу. – Самый милостивый, добрый и сладчайший господин в городе… ты скоро убедишься в этом сама, прекрасная газель…
В полной темноте трудно было сказать, заметили они или нет, что решетчатая дверь чуть приоткрыта.
Ему оставалось лишь ждать, затаив дыхание, отчаянно вслушиваясь и ежесекундно ожидая прикосновения ледяных пальцев к горлу. Аммиак жег легкие, холод пробирал до кости. Наконец Эшер тихонько выбрался за решетку и запер за собой дверь. Клацанье замка прозвучало подобно удару молота судьбы.
Но никто не остановил его. Эшер плохо помнил, как удалось ему не сбиться с пути в огромном темном лабиринте Дома Олеандров и добраться до своей комнаты. Когда он пересекал двор, из покоев Бея донесся знакомый серебристый смех и неразборчивый умоляющий голос молодой женщины. Впрочем, возможно, ему это только показалось. Заперев за собой дверь, Джеймс опустился без сил на пол, сотрясаемый нервной дрожью. В ушах стоял стон неведомого узника из пропитанной аммиаком усыпальницы…
Прошло довольно много времени, прежде чем Джеймс заставил себя подняться с пола и перебраться на диван, где лежал не в силах заснуть, пока крик муэдзинов не возвестил приход утра.