Ирица вес два дня недоумевала, зачем это нужно.
Люди, одетые в тусклую чешую, велели людям, что были в колодках и в цепях, разгружать телеги. Они взялись неохотно, как будто тоже боялись. Тот, кто дал лесовице имя, оказался позади телег, а ближе всех к ней – другой: невысокого роста, совсем щуплый и черный. Волосы, глаза, брови – все было черным, а кожа куда темнее, чем когда-либо видела Ирица. Черный, маленький, щуплый… он был еще печальнее остальных. У того, кто дал лесовице имя, во всем облике чудилось что-то угрюмое, как у дикого зверя. Казалось, он еще может постоять за себя. А этот… В лесу Ирица видела маленьких встрепанных воронят…
С обеих телег сдернули рогожи. На телегах вповалку лежали тела в лохмотьях, со стертыми кандалами запястьями и щиколотками. Ирица видела: других ран у них нет. Они умерли, но не потому, что их убили. Они умерли от чего-то другого. Лица мертвецов потеряли человеческое выражение.
– Давай! Живо! Беритесь! – приказывали люди в доспехах.
Кандальники стали снимать трупы с телег и укладывать на хворост.
Вороненок тихо позвал:
– Берест…
И они вдвоем подняли с телеги мертвеца: черноволосый Вороненок и тот, кто дал лесовице имя лесной травы, а сам носил имя дерева.
«Не трогай! – мысленно крикнула Ирица. – Нельзя трогать!» Она знала, что живое не должно прикасаться к тому, чего уже как бы и нет, к бывшему живому. Тем более что эти «бывшие» погибли не от зверей и не от ран, и лесовица ощущала смертельную опасность в том неведомом, что их убило. «Их заставляют делать то, чего живой не должен делать», – с упавшим сердцем подумала Ирица. Она сама не могла понять, почему до сих пор не убежала из этого очень плохого места навсегда. Наверное, потому, что здесь он, Берест. Только что они вместе с Вороненком будут делать с бывшими живыми?
– Да разве ее сожжешь, эту заразу? – один из надсмотрщиков обреченно кивнул в сторону чадящего, плохо разгоравшегося костра, на котором были сложены мертвые тела. – Мы все передохнем, пока придет приказ из столицы…
– Скоро придет, – сумрачно отвечал другой. – Вот погоди, дойдет до короля…
– Так и бунта дождемся, пока из столицы пришлют войска… – шепотом сказал первый.
Ирица не понимала многих слов, но чувствовала: их очень тревожит то, о чем они говорят.
Больше никто не переговаривался. Все: и надсмотрщики, и рабы – стояли вокруг страшного костра с безнадежными и отрешенными лицами. Только Берест еще сказал, наклонившись к своему черноволосому товарищу:
– А ты говоришь, Хассем, судьба… Какая судьба, если все это зря?
Ирице казалось, что сейчас она перестанет дышать, исчезнет и тоже станет «бывшей». Минул полдень, а ей чудилось, что кругом темно. Надо навсегда убежать из этого места и забыть, в какой оно стороне! Но ей представилось, что она вернется на родную поляну – а вокруг деревья стоят сухие или сожженные, и трава выжжена, и повсюду на земле лежат мертвые звери и птицы. Ощущение, что весь мир наполнен гибелью, преследовало ее. Костер разгорелся, и черный дым заволакивал поляну.
Сквозь клубы дыма Берест смотрел перед собой. За побег он был сурово наказан и с тех пор еще не оправился. Потому-то он и попал в могильщики вместе со стариками или подростками, которые в обычное время работали в штольнях откатчиками или подсыпали песок под пилы рабочих на распиловке базальтовых целиков. На каторге свирепствовал мор…
Хассем стоял, опустив голову. Он был раб, а его мать, родом из Этерана, из города Хивары, научила его покоряться судьбе. Берест, пленник, северянин, родился свободным. Сквозь дым он хмуро смотрел в лес, словно взгляд его различал все неведомые тропы, которые привели бы его домой, если бы не колодки на ногах.