– Ну, а я-то думаю, что никаких причин и следствий на самом деле нет, а только судьба… На кухне я ему помогал, когда мог. Потом распродали нас, и я вот сюда угодил. Подлая она, наша жизнь…
– Почему распродали-то? – не понял Берест.
– За хозяйские долги, – пояснил Хассем. – Я плохо в этом понимаю, – признался он, – но ребята говорили на кухне: за долги.
– Вон что… – проговорил Берест и вдруг добавил внятным шепотом. – Я опять хочу бежать. И знаю, как…
Хассем вздрогнул и жестом показал: тише! Внимательно посмотрел на Береста.
– А если опять поймают? Или уже все равно?..
– Надо, чтоб не поймали, – отвечал Берест. – Мне это не все равно, – и слегка усмехнулся. – Мне есть разница.
– Ты сказал, знаешь как? А зачем мне это говоришь? – не понял Хассем. – О таких делах вроде никому не рассказывают…
– Одному мне не справиться, – признался Берест. – А ты не закован. Ходишь в лес с могильщиками мертвецов наших сжигать. Если хочешь бежать со мной, давай уговор.
Хассем еле заметно кивнул и перевел на Береста вопросительный взгляд: какой уговор? Потом подумал, что Берест может не понять, и сказал уже внятно, хотя все так же тихо:
– Хочу. Уговор какой?
– Такой и уговор: помогать друг другу.
– Ну вот, Ирица, мы и уговорились, – вслух продолжал Берест. – Когда я стал выздоравливать, то сперва тоже в бараке за больными ходил. Тогда ты меня и видела: помнишь, в лесу, с могильщиками? Потом меня снова отправили в каменоломни. Мор начался такой, что в день по десятку человек падало. Надсмотрщики боялись бунта, потому и не прекращали работ. Когда бы людей просто по баракам запереть, то от страха и от безделья все бы умом тронулись. А так – работа… Мы с Хассемом сберегли немного хлеба, сухарей. Он спрятал в лесу в тайнике. Там и напильник у нас был… Хассем сумел в подсобке стащить. Собирались бежать вдвоем. Но тут из Анвардена прислали войска. Помнишь, окружили каменоломни? А то надсмотрщики, глядишь, уже и сами бы разбежались от мора. Я говорю Хассему: «У нас один выход: спрятаться в телеге, лечь вместе с мертвецами. Пойдешь?» Хассем сказал, что не может. Вера это ему сильно запрещает: если так сделает – осквернится на всю жизнь. «Беги, – говорит, – один». Тогда я дал слово, что буду жив – вернусь за ним в каменоломни. Сам спрятался в телеге под рогожу. Надсмотрщики заметили, что меня на работах нет, стали искать: сбежал. Везде искали, по лесу ловили, только никто не подумал в телеги с мертвыми заглянуть. Да и я бы на их месте не подумал. До сих пор не верю, что это стерпел и ума не лишился. А когда телеги повезли в лес, Хассем нарочно встал с моей стороны, дал мне знак, я потихоньку выбрался – ив кусты. Сбил колодки… Потом-то все-таки меня выследили. Дальше ты, Ирица, появилась.
Глядя на Береста, лесовица все больше замечала, как не похож он на ее лесных братьев, задумчивых дубровников. Его худое, заросшее лицо, которое раньше вызывало у нее чувство жалости, было решительным и бесстрашным. Но голос человека, не похожий на лесные звуки, – голос человека, говорящего словами, – удивлял и завораживал Ирицу больше всего.
– Да, такие дела… – Берест рассматривал свое отражение в озере.
Как они с Ирицей ни старались, с его одеждой ничего поделать было нельзя. Стоило Бересту снять рубашку, чтобы ополоснуть ее в озере, как стало ясно: снова нацепить это рванье, похоже, будет непросто, – как бы не разлезлось на лоскутки.
– Беглый раб, за версту видно… – развел Берест руками, посмотрел на плечо, на котором был еще свежий, покрытый засохшей кровью рубец, скосил глаза на другое плечо – на нем отчетливо проступало выжженное клеймо. Запястья были стерты кандалами.
Без куска хлеба, без гроша, без одежды, еще и босой, Берест не мог протянуть в лесу долго.