Как-то раз Марфуша встречала возвращавшуюся из Костромы Марью Гавриловну на вокзале, и, увидав посвежевшую Марфушу, бабка сказала: «А вы недурно выглядите». «Погода виновата», стыдливо заметила Марфуша. Поезд сильно опоздал, и, передав саквояж Марфуше, Марья Гавриловна раздраженно выбранила железнодорожные власти. «Ну, уж нет, обиженно парировала Марфуша, это только если вам беспокойство, а так что вовсе даже и не такое бывает». И она замолчала, замкнувшись в своих потусторонних мыслях, страстно желая терпеть любые муки, лишь бы ничего не знать о скорбном и слезном несовершенстве этого мира. Зато в растения и механизмы Марфуша всматривалась очень внимательно, одним только взглядом, казалось, починяя разнообразные сломанные устройства, ход которых, в отличие от человеческого, был предсказуем и не внушал ей никакой тревоги. И в мыслях и наяву она скользила по нахоженному квартирному коридору, который всякий раз приводил ее к сердечной привязанности Петра Петровича расставленным по всем комнатам горшкам и кадкам с привоями и подвоями, с которыми она безропотно и безучастно долгими часами возилась. Она рыхлила и разравнивала в кадках землю, тщательно поливая ее и подсыпая удобрения так, чтобы они ложились ровным слоем. И по мере вхождения в этот укачивающий и задумчиво-бессмысленный ритуал ее словно магической силой втягивало в маленькую квартирную оранжерею, и тогда она развоплощалась, ее человеческий абрис стирался, и она сливалась очертаниями и бурой одеждой с космическим миром вегетаций. Никого уже не удивляло, отчего на вопрос о чудных геранях она отвечала рассказом о непонятно в каких краях, лежащем болоте с тяжким духом и чавкающими мшаными окошками. Меж тем все, что ни произрастало в горшках и кадках, росло буйно и цвело в самое заказанное какому-либо цветению время, имея первопричиной витальной вакханалии невразумительную женщину, к тому же витавшую в Бог весть каких облаках или болотах. И всем казалось, что роскошные олеандры, магнолии и филодендроны измышлены и рождены ею непосредственно из себя в порядке компенсации за отстраненность от жизни и потупленный взор.
Когда шквальным ветром снесло сложившийся порядок вещей, а еще до того, в преддверии шторма исчез Петр Петрович, и позже Марья Гавриловна переселилась в деревню кормить себя с деревенского огорода, Марфуша из города уезжать отказалась. Никакие исторические и социальные преобразования не в силах были переместить межи в вечном марфушином мире, признанном ею и на этот раз действительным и разумным по той простой причине, что она не могла сделать никаких сопоставлений и, стало быть, вывести итога. Ее оставили присматривать за пустовавшей дачей внезапно куда-то запропавшего доктора Фогеля. Из-за неумения водворять вещи на места никто так мало не подходил на роль хранителя имущества, как Марфуша. Да и как она могла соотносить незнакомые вещи с какими-то неведомыми местами! Привыкнув за долгие годы, проведенные в одной и той же квартире, к определенному быту, напуганная чуждостью и удобством обстановки, она бессознательно старалась больше находиться вне домашних стен. Волоча дырявую калошу, она перекапывала землю в цветнике, возделанном прежним садовником небрежно и без любви, а цапки с приставшими, нанизавшимися на зубцы сыроватыми кусочками дерна и слипшимися комьями земли, на которых иногда зазевывался червяк, складывала в дачной гостиной на зеленое сукно ломберного столика, чтобы не украли.
Соседи видели, как она задумчиво грелась на солнце в саду возле куста чахоточного белого шиповника, вновь зацветшего под марфушиным взглядом с последней нездоровой безудержностью, размышляя о том, что на калошу вполз муравей но чего искал, не нашел и обмер. В калоше неровная дыра от угля из печи выпал. Муравей оцепенел. В дыру идет тепло спина припеклась, а руки никак отчего это все какое-то не такое и куст странно, чтобы шиповник и на болоте да разве что угадаешь думаешь так, а выходит напротив и, наверное, так и нужно бедные, бедные все бедные Последнее соображение пробилось на поверхность и заняло все свободное пространство, не оставляя ничему места и постепенно, как всякая не предполагающая продолжения мысль, утрачивая определенность очертаний. Набравшись духу, она отважно решилась продолжить путешествие мысли и подумала, о чем бы ей подумать, но не нашла и опечалилась. И, как всегда, когда она огорчалась, затмевая явь, вплыла картинка болота, отличающаяся, однако, на этот раз от привычной тем, что струящие тяжкие развратные фимиамы остролистые осоки, сабельники, шептухи и хвощи были такими злобно страстными, вода, из толщи которой на поверхность, звучно лопаясь, всплывал густой и тягучий крахмал вожделений, мельтешила пиявками и зырилась такой провальной чернотой, так удушал исходящий от нее истомный дух болиголова, что от сонной глубины и невнятного страха в Марфуше сделалось головокруженье. Пошатываясь, она пошла к себе в дачную кладовку на топчанчик.