Ты столь же легко можешь быть как машиной, которую я решил на время поместить в человека, а теперь вернул в металлическую оболочку, так и человеком, которого я решил поместить в машину.
— Тогда в чем тут разница?
— Ни в чем. Нет никакой разницы. Да ты и не смог бы ее увидеть. Ты не можешь помнить. Скажи мне, ты жив?
— Да.
— Почему же?
— Я мыслю. Я слышу твой голос. У меня есть воспоминания. Я могу говорить.
— И какое из этих качеств есть жизнь? Вспомни, что ты не дышишь, что твоя нервная система — это металлические нити и что я сжег твое сердце. Вспомни еще, что у меня есть машины, которые умнее тебя, больше помнят, лучше говорят. Что же тогда оправдывает твое утверждение? Ты говоришь, что слышишь мой голос? Хорошо. Я отключу и твой слух. Следи внимательно, перестанешь ли ты существовать.
…Снежинка, опускающаяся в колодец, колодец без воды, без стен, без низа, без верха. Теперь вычтем снежинку и рассмотрим падение…
Через безвременный промежуток времени голос Анубиса возвращается:
— Знаешь, ли ты теперь различие между жизнью и смертью?
— «Я» — вот что такое жизнь, — произносит Оаким. — Что бы ты ни дал мне и ни взял у меня, если «я» остается, то это — жизнь.
— Спи, — говорит Анубис… И — нет больше ничего, что слышало бы его там, в Доме Мертвых.
Когда Оаким просыпается, он лежит на столе рядом с троном и вновь может видеть, и он смотрит на танец мертвых и слышит музыку, под которую они танцуют.
— Ты был мертв? — спрашивает Анубис.
— Нет, — говорит Оаким. — Я спал.
— В чем разница?
— «Я» еще существовало, хотя я и не знал об этом. Анубис смеется.
— А если бы я никогда не разбудил тебя?
— Тогда это, наверное, была бы смерть.
— Смерть? Только если бы я не захотел использовать свою силу, чтобы разбудить тебя? Даже несмотря на то, что сила эта всегда оставалась бы при мне, а твое «я» всегда было бы пригодно для пробуждения?
— Если бы ты не пробудил меня и мое «я» всегда оставалось лишь возможностью, то это была бы смерть.
— Минуту назад ты сказал, что сон и смерть — разные вещи. Значит, различие между ними определяется периодом времени?
— Нет, — говорит Оаким, — дело не в этом. После сна приходит бодрствование, и все это время я существую, я знаю это. Когда я не знаю ничего.
— Значит, жизнь есть ничто!
— Нет.
— Тогда жизнь есть существование? Как у этих мертвых?
— Нет, — говорит Оаким. — Она есть знание о существовании, по крайней мере, время от времени.
— Процесс чего же она есть?
— Процесс моего «я», — говорит Оаким.
— А что такое «Я»? Кто ты?
— Я — Оаким.
— Это имя дано тебе мной совсем недавно. Чем ты был до этого?
— Не Оакимом.
— Мертвым?
— Нет! Живым! — кричит Оаким.
— Не повышай голос в моем Доме, — говорит Анубис — Ты не знаешь, что ты или кто ты, ты не знаешь различия между существованием и несуществованием, однако осмеливаешься спорить со мной о жизни и смерти! Теперь я не буду спрашивать, я буду рассказывать тебе. Я расскажу тебе и о жизни и о смерти…
Жизни слишком много и жизни не хватает, — начинает он, — и то же самое справедливо и для смерти. Сейчас это перестанет казаться парадоксом.
Дом Жизни находится так далеко отсюда, что луч света, покинувший его в тот день, когда ты вошел сюда, еще не миновал даже ничтожной части расстояния, разделяющего нас. Между нами лежат Средние Миры. Они движутся в потоках Жизни-Смерти, что текут между моим Домом и Домом Осириса. Когда я говорю «текут», я не имею в виду, что они ползут, словно жалкий луч света. Скорее, они катятся, как волны океана, у которого лишь два берега. Мы можем поднять волны всюду, где нам будет угодно, но сам океан никогда не выйдет из берегов. Что это за волны?
Некоторые миры переполнены жизнью.