Знакомые дамы, до сих пор державшие Федю за эгоиста и беспечного прожигателя жизни, особенно негодовали: послушный сын богатенького папочки впервые за столько лет проявил решительное упрямство и пошел против воли отца, против всей семьи, и ради кого? Ради девчонки, которая ничего из себя не представляет! Как смеет он бросать жену, с которой прожил два десятка лет? Троих детей? Какой пример он подает другим мужьям? Федю презирали, над Федей насмехались, Федю кляли на чем свет стоит, Федю не желали больше приглашать в приличные дома и все же приглашали, не в силах удержаться оттого, чтобы своими глазами посмотреть на всеобщую соперницу, а, главное на Федю и перемены, которые его постигли.
Невозможно было отрицать очевидное: Федя влюблен как мальчишка и очумело счастлив от своей любви. Считалось, что причина тому одна юность его избранницы. И, разумеется, она ему скоро наскучит. Федя мужчина опытный, рано или поздно ему захочется поговорить о чем-то более увлекательном, чем украшения и платья. Тут-то его любви и настанет конец. Тогда-то он поймет, что дал маху. И вспомнит тех, кто его предупреждал. Так что напрасно он так ее превозносит. История стара как мир, и стоит ли ради этого рисковать семьей и жизнью на всем готовеньком? Да и о друзьях мог бы подумать. Разве он не видит, что всем вокруг его роман доставляет одни только неудобства? Так рассуждали дамы жены Фединых друзей и армия приятельниц, любовниц и подруг, в одночасье ставшая ему ненужной. Мужчины, что бы они ни говорили при женах, наедине друг с другом Федю не слишком осуждали и даже где-то им восхищались: пускай это его лебединая песня, пускай она не продлится долго, но он не упустил свой шанс и молодец, не каждый на это решится.
Все были начеку и не спускали с Феди глаз. Только о нем и говорили. Ждали, чем закончится его роман. И все они, кажется, ошибались Федя неумолимо шел вперед. На Новый год он преподнес возлюбленной колье с бриллиантами, выполненное на заказ в единственном экземпляре, как говорили, за четыре миллиона рублей, и к нему кольцо. Это означало одно: развод.
Настоящее имя Феди Фархад. И отец, и мать его родом из Дагестана. Как известно, на этом крошечном участке земли проживает поразительное многообразие народностей. Вот и Федины родители принадлежали разным национальностям и, как это ни странно, между собой говорили на русском. Отец сделал карьеру чиновника в Москве и, благодаря обширным связям с землячеством, по сей день занимает пост в Думе, что-то возглавляет и чем-то руководит, и нет-нет, да увидишь по телевизору его благородное лицо с окладистой бородкой среди прочих почетных гостей какого-нибудь важного заседания. Магомед Магомедович с достоинством нес знамя своего племени и ни на минуту не забывал о том, что по нему судят обо всех дагестанцах, да и обо всех кавказцах. Земляки гордились им, для них он был большой человек и настоящая знаменитость. Он регулярно навещал родные края, и каждый его приезд обставлялся с великой помпой, а случись ему заехать в родной аул там вспыхивало празднество, которое длилось еще неделю после его отъезда. И хотя он не очень-то любил всю эту возню вокруг себя, выполнял свои обязанности с надлежащим старанием, как того требовало его положение. В Москве он пользовался неменьшим уважением. Он никогда не пытался сделаться русским, но, оставаясь верным своим корням, сумел воспитать в себе по истине московскую интеллигентность. Манеры его были безупречны. Он хорошо одевался. Умел произносить речи. Знал толк в напитках и при этом никогда не напивался. Он слыл человеком слова. Ему доверяли, и в искусстве заводить полезные знакомства и поддерживать их долгими годами ему не было равных. В деловых кругах он напускал на себя отстраненную холодноватую дипломатичность, свойственную высокопоставленным чинам, зато дома среди своих становился участливым и хлебосольным и с чисто восточной сердечностью принимал посетителей а желающих попасть в его кабинет было немало. Двери его гостеприимного дома всегда были открыты для многочисленных друзей, и, что бы ни происходило в стране, в его доме и кавказцы, и русские, и все-все, к какой бы нации они ни принадлежали, сидели за одним столом и пили из одного рога. У него был дар произносить тосты искрометные, душещипательные. Он умел облечь в слова то, что другие чувствовали, но не могли выразить словами. Русским языком он владел великолепно, к тому же был начитан и свободно цитировал классиков вперемежку с притчами о Ходже Насреддине, и его едва заметный, приятный слуху акцент лишь придавал шарм тому, что он говорил. С неподражаемым юмором он подчеркивал разницу между своими собратьями и москвичами, шутил о нравах горцев но шутил так изящно, что это не только никого не задевало, но и напротив, сближало компанию. В его словах не слышалось ни тени насмешки или принижения. Он умудрялся лавировать между двумя культурами и искусно выстраивал связи между ними знакомил, пристраивал, ручался, хвалил, помогал. Сколько людей нашли свое место в этой жизни благодаря ему, сколько раз в стенах этого дома заключался мир, и пожимались руки! Русские друзья обожали его за спокойную мудрость и щедрые застолья. Экстравагантные порядки горцев, порой страшившие русского человека, в его доме оборачивались своей лучшей стороной нигде больше они не встречали такое гостеприимство, такое старомодное уважение к старшим и такую верность дружбе. Но, пожалуй, сильнее всего поражала сплоченность и тесная близость с родней. В доме у них, помимо, собственно, семьи из трех человек, всегда проживал кто-нибудь из ближних или дальних родственников. Бывая у Феди, мы ни разу не видели, чтобы в квартире у них находились только Федя и кто-то из родителей такого просто невозможно было себе вообразить. Их дом всегда был полон людей. Кто-то приехал в Москву по делам и остановился у них на неделю-другую, а кто-то жил месяцами и воспринимался как неотъемлемая часть семьи, хотя Федя порой и сам не мог сказать, кем приходится им очередной гостивший в их доме родственник. И это не считая бабушек-дедушек, ближайших кузенов, теть и дядь полноправных членов семейства, чье пребывание в доме подразумевалось само собой. Всеми заправлял Магомед Магомедович. Так было и в те времена, когда они ютились в трехкомнатной квартирке на Садовой-Самотечной первом пристанище Магомеда Магомедовича в Москве, а уж когда он отстроил себе дом на Рублевке и сразу за ним второй, для будущей семьи сына, людей рядом с ними стало только больше. Для них было совершенно естественным приютить у себя какого-нибудь племянника троюродного дяди, которого они видели впервые, и позволить ему жить с ними столько, сколько понадобится. Я, к примеру, хорошо помню тетю Патимат и ее лепешки с сыром ничего вкуснее я, кажется, не ел. Всякий раз, когда мы оказывались у Феди, она кормила нас ими, и это продолжалось всю студенческую пору. В вечном платке вокруг головы, румяная, хлопотливая, она целыми днями накрывала-убирала со стола и, как я думал, была у них кем-то вроде помощницы по кухне. Потом я как-то я спросил у Феди, кто она и почему живет с ними, и он рассказал, что это дочка какого-то родственника со стороны отца, ее привезли в Москву юной девушкой, чтобы выдать замуж, но что-то случилось с женихом, и свадьба не состоялась. С тех пор она и осталась в их доме, не отправлять же ее назад это поставило бы крест на ее судьбе. Она жила с ними много лет, пока Магомед Магомедович не подыскал подходящую партию и не передал ее из рук в руки семье законного супруга. Точно так же прижился в их доме Айса прибыл однажды в столицу, когда Магомеду Магомедовичу понадобился свой человек для какого-то дела, да так и остался. Хмурый, с борцовским телосложением и с взглядом, не обещавшим ничего хорошего, впечатление он производил недружелюбное, но для семьи был самым преданным человеком на свете. Он всегда был под рукой. Выполнял разные мелкие поручения сначала для дяди Магомеда, а потом и для всех членов семьи. Его можно было позвать в любую минуту и по любому поводу он являлся как из-под земли на своем блестящем Гелендвагене, готовый в ту же секунду мчаться исполнять приказ. Водитель, охранник, курьер, помощник по хозяйству все это был Айса. Федя звал его «мой слуга», на что тот, казалось, и не думал обижаться. Все давно к нему привыкли. Он как-то был и был, и всем это было удобно.