Границами теркинского мира оказываются «Коммунисты, вперед!» и «Будь проклят сорок первый год!» (строчку Гудзенко цензура вычеркивала и в 1970-е годы).
Мир «Василия Теркина» это некое идеальное пространство, где «русское» и «советское» не конфликтуют, а мирно сосуществуют. Твардовский, как ранее Андрей Платонов, как позднее Василий Шукшин, грезил о той будущей, несостоявшейся России, в которой «советское» станет продолжением и идеальным воплощением «русского» с родимым сельсоветом, домом у дороги, березой под окном, девчонкой на вечерке, мирным трудом на своей земле. В этом мире нет Бога (в одном из ранних набросков Теркин участвует в походе на Западную Украину и на вопрос любознательного человека из толпы отвечает, что в России попы «частично есть», но живут плохо, занимаются стрижкой и бритьем или «по радио поют, / Банщиками служат»). Но и Партии с ее уполномоченными, кампаниями и призывами здесь нет тоже. Человек держится другим: чувством родной земли, семьи, дома.
Быть может, это был последний вздох идеальной крестьянской России в слове, построенном на самом неподходящем военном фундаменте.
Может быть, отсюда и пошла деревенская проза?
«Русский дух» безошибочно уловил в «Теркине» прежде всего через стиль, через слово безмерно далекий от Твардовского и вообще мало кого жаловавший в современной литературе И. Бунин. «Дорогой Николай Дмитриевич, писал он из Парижа старому приятелю Телешеву в сентябре 1947 года, я только что прочитал книгу Твардовского (Василий Теркин) и не могу удержаться прошу тебя, если ты знаком и встречаешься с ним, передать ему при случае, что я (читатель, как ты знаешь, придирчивый, требовательный) совершенно восхищен его талантом, это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова».
Принцип подхода к слову четко обозначен в эпилоге «От автора»: «Пусть читатель вероятный / Скажет с книжкою в руке: / Вот стихи, а все понятно, / Все на русском языке»
В рамках установки на простоту, «полного растворения поэта в стихии народного языка» (Б. Пастернак) Твардовский тем не менее разнообразен и изобретателен.
Постояный авторский прием псевдотавтология, игра словом (около 25 примеров), приобретающая то каламбурный, то лирический, то философский характер. «Лишь вода была б вода». «Смерть за смертью не страшна». «И глядят в глаза друг другу: / Зверю зверь и враг врагу». «Сила силе доказала: / Сила силе не ровня. / Есть металл прочней металла, / Есть огонь страшней огня!»
Твардовский, естественно, любит и часто использует пословицу. «Это присказка покуда, / Сказка будет впереди». «Тут не скажешь: я не я, / Ничего не знаю, / Не докажешь, что твоя / Нынче хата с краю».
Но еще чаще он сочиняет собственную формулу, афоризм, максиму, поговорку, которая входит в язык уже после «Теркина», благодаря ему. В словаре современных цитат (1997) 12 речений из книги (и 25 из других текстов Твардовского). На самом деле их раза в два больше. «Кому память, кому слава, / Кому темная вода, / Ни приметы, ни следа». «Бой идет святой и правый. / Смертный бой не ради славы, / Ради жизни на земле». «Города сдают солдаты, / Генералы их берут». «Нет, друзья, любовь жены, / Сотню раз проверьте, / На войне сильней войны / И, быть может, смерти». «И Россия мать родная / Почесть всем отдаст сполна. / Бой иной, пора иная, / Жизнь одна и смерть одна».
Цепочка афоризмов-формул каркас книги, где ее этика, эстетика и поэтика выходят на поверхность. Между прочим, она позволяет увидеть, что почти все время работы над книгой «Теркин» был оборонительным эпосом воюющего народа.
В разных главах в качестве последнего рубежа называется своя земля. «Как дойдем до той границы / По Варшавскому шоссе, / Вот тогда, как говорится, / Отдохнем. И то не все». «И, дождавшись добрых дней, / По Смоленщине своей / Топать до границы». И только в самом конце (впервые в главе «Дед и баба») появляется иная цель. «Нынче речи о Берлине. / Шутки прочь, подай Берлин». «Так-то с ходу ли, не с ходу, / Соступив с родной земли, / Пограничных речек воду / Мы с боями перешли».
Активность автора, однако, проявляется не только в языке и через язык. Автор (как в «Евгении Онегине») полноправный герой книги. Четыре главки «От автора» и глава «О себе» складываются в метасюжет, еще один сюжетный уровень «Василия Теркина», надстраивающийся над теркинской фабулой, панорамным изображением и формульным слоем.