– Из-за Элеоноры? – спросила Вика.
– Ты же знаешь Воробья, – продолжал Николай. – Вспыльчив как порох.
– А ты смотрел на все это и молчал? – упрекнула Вика.
– Элеонору я посадил на электричку, а Воробья уложил спать.
– Ну; мне опять влетит от мамы, – вздохнула Вика. Впрочем, особенно она не расстроилась.
– Твои гости – салонные знаменитости, – вставил Николай. – Им все прощается.
– А Миша Бобриков? И другие? Они что же, как всегда, зубы скалили, глядя на них?
«И другие» – это были еще двое мужчин со смазливой, сильно накрашенной девицей с длинными белыми волосами, она напропалую кокетничала с приятелями Бобрикова. Сам инженер совсем не пил, он был за рулем, – это его «Волга» стояла у забора, – да его никто и не заставлял. Он был из тех, которые сами решают, пить им или нет. Рослый круглолицый Вася Попков – на вид этакий добродушный увалень. Глаза его, когда он смотрел на женщин, заволакивала бархатная поволока. Позже Николай сказал Вадиму, что Вася – завзятый бабник, причем пристает ко всем как банный лист, и от него не так-то просто отвязаться: хватка у него мертвая. Работает он директором овощного магазина.
Попков, пользуясь тем, что куда-то исчез Бобриков, склонился к уху пышноволосой невозмутимой девушки. Круглое лоснящееся лицо его приняло слащавое выражение.
– Бобриков и К° укатили в город, велели тебе кланяться, – сказал Вике Николай.
– А ты что же не уехал?
– А что, мне тоже следовало уехать? – небрежно произнес Николай. – Я как-то об этом не подумал. – И снова поддел ногой консервную банку. Она с грохотом откатилась к самой воде.
– Ужасный человек! – повернулась к нему Вика. – Тебя невозможно разозлить. Ты хотя бы раз с кем-нибудь всерьез поругался?
– Я на это отвечу тебе словами Гегеля, – улыбнулся Николай. – «Кто хочет достигнуть великого, тот должен, как говорит Гете, уметь ограничивать себя. Кто же, напротив, хочет всего, тот на самом деле ничего не хочет и ничего не достигнет».
– Есть на свете что-либо такое, чего ты не знаешь? – спросила Вика.
– Человек далеко не совершенен, но стремиться к совершенству необходимо, иначе цивилизация остановится на месте. И вместо всемирного прогресса начнется регресс.
– Тоже Гегель? – хихикнула Вика.
– Я не так уж часто цитирую великих людей, – сказал Николай – Они тоже немало глупостей нагородили, и повторять их – значит публично признать собственное невежество.
Выкатив ногой банку на ровное место, он поддал ее коском ботинка. Сидевшая на валуне чайка вскрикнула и сорвалась с места.
– Я не хочу рассуждать о высоких материях, – воскликнула девушка. – Посмотрите вокруг: солнце, небо, облака и море… Мне, наверное, нужно было жить на природе. Вадим, когда поселишься в деревне на берегу озера, пригласишь меня в гости?..
– Красивые слова, – подзадорил ее Ушков. – Ты знаешь, что такое деревня? Это труд с утра до вечера: колхозное поле, свой приусадебный участок, скотина, сенокос, уборка картофеля, жатва, заготовка дров. Да разве все перечислишь, чем круглый год занимается сельский житель! Кстати, деревенские женщины рано старятся. Молодежь рвется в города, солдаты из армии не возвращаются в села, потому что им там скучно…
– Ты невозможный человек, Ушков! И перестань ты эту дурацкую банку ногой поддавать! – бросила на него сердитый взгляд Вика. – С тобой даже помечтать нельзя… Ты никогда писателем не станешь: у тебя нет воображения.
– Я – критик, – улыбнулся Николай и поддал банку.
– Я люблю деревню, – ввернул Вадим. – Но всегда там жить, наверное, не смог бы.
– Гении рождаются в деревне, а умирать приезжают в город, – заметил Николай. – Я убежден, что рано или поздно русский человек потянется к земле. Деревня никогда не умрет.