Они вышли на улицу, звезды мерцали на небе, луна стояла над водонапорной башней, обливая серебристым светом деревянную крышу.
– Прогуляемся немного? – сказала Анфиса, властно беря его под руку. – Почитай мне стихи…
– Кого ты любишь? – поинтересовался он.
– Никого, – вздохнула она. – Не везет мне в любви.
– Я тебя спрашиваю: кто тебе из поэтов нравится? – рассмеялся Вадим. – Пушкин, Лермонтов, Есенин? Или Тихонов, Твардовский, Симонов?
– «Жди меня, и я вернусь…» – вспомнила она строку из Симонова.
Вадим подхватил и с выражением прочел популярное в то время стихотворение. Потом декламировал отрывки из Блока, Есенина, Пушкина. Однако скоро выдохся и замолчал. Не так уж много стихов он помнил наизусть.
– Ты всем девушкам читаешь стихи? – спросила Анфиса.
– Тебе – первой, – солгал он.
Они пошли вдоль заборов в сторону водокачки. Людской шум за спиной становился все глуше, лишь резкие звуки аккордеона вспарывали тишину.
– А где же твой Уксус? – поинтересовался Вадим. – Почему он нас не преследует? Не бьет мне морду?
– Его звать Вася, – улыбнулась она. – Это я его Уксусом прозвала.
– А меня как?
– Артист!
– Богатая у тебя фантазия…
– Живем в одном доме, а как чужие, – негромко произнесла она.
Он почувствовал, что локоть ее прижался к его боку. Смотрела она себе под ноги, и он обратил внимание, что ресницы у нее пушистые.
– Бабушка говорит, что сердце не лукошко, не прорежешь окошко.
– Это она про меня? – сбоку взглянула на него Анфиса.
– Я думаю, это ко всем относится.
– Ты знаешь, что твоя бабушка умеет лечить?
– Тут одна бабка жила, ее звали Сова, настоящая колдунья была, – вспомнил Вадим. – Могла запросто приворожить девушку к парню, и наоборот. Года три как умерла.
– Глупости все это, – вздохнула Анфиса. – Если сердце к кому не лежит, и ворожба не поможет. – Она снова по-птичьи взглянула на него: – Вот ты стал бы привораживать к себе девушку, которая тебя не любит?
– Меня никто не любит, – вырвалось у него. – Да и я никого не люблю.
– Вы только посмотрите, какие мы демонические! – рассмеялась она. – Какие мы все из себя таинственные, такие-разэтакие! Ну прямо Печорин!
– Ты Лермонтова читаешь?
– Мы в лесу живем, пню молимся, лаптем щи хлебаем… Куда уж нам до вас уж! Больно заносишься, артист! Будто сам не жил тут и в школу не бегал!
– Я тут партизанил, – не удержался Вадим.
– Наслышаны… Знаю даже, что награды имеешь. А почему не носишь на груди?
– Не верят, что мои, – засмеялся он. – Раз даже в милицию забрали и потребовали показать документы. Это когда еще в восьмом учился.
– Вы с Павлом ровесники?
– Он старше. – Вадим повернул к ней голову: – Нравится?
– Такой большой, а выбрал себе на танцах самую маленькую девушку.
– У нас в театре один артист сам маленький, толстенький, головастик такой, а жена у него здоровенная тетенька, почти на две головы выше его. Готов на руках ее носить, да вот беда – не поднять!
– А ты меня поднимешь? – стрельнула Анфиса веселыми глазами.
Она и охнуть не успела, как очутилась на руках юноши. Вадим пронес ее метров двадцать и осторожно опустил.
– Да ты силач! – подивилась Анфиса. – Меня не каждый поднимет.
А он молчал, с трудом подавляя рвущееся из груди учащенное дыхание. Слабо кольнуло в сердце. Кажется, она не заметила, что он запыхался. Шла рядом и улыбалась, и снова он увидел в нижнем ряду зубов щербинку. «Зря не поцеловал, – подумал он. – А может, поцеловать?» Но почему-то не решился. И, злясь на себя за робость, стал что-то насвистывать. В партизанах ничего не боялся, а тут женщину испугался поцеловать! Он уже не раз ощущал охватывающую его непонятную робость как раз тогда, когда нужно было проявить напористость.