В просторном кабинете на письменном столе стояла точно такая же… Как-то раньше Иван Сергеевич не испытывал к баталисту Верещагину особенного почтения, но здесь, в Череповце, будто заново открыл его для себя. Приобрел в книжном магазине альбом с репродукциями его картин, да и в музей при случае наведывался. Посетителей здесь бывало мало, – видно, не очень-то помнили жители своего земляка-художника.
Хранительница музея уже кивала Грибову, как старому знакомому.
В конторе Грибов сидел до шести вечера, потом пешком шел по длинной улице на окраину, где недавно получил в новом девятиэтажном доме однокомнатную квартиру. Иван Сергеевич был очень рад, что у него теперь свои угол. Готовил на двухконфорочной газовой плите сам, завтракал и ужинал в одиночестве, обедал в столовой самообслуживания, что неподалеку от заготконторы В холодильнике для редких гостей всегда стояла бутылка «столичной», марочный коньяк для себя хранил в буфете. Мебель он приобрел современную: стенку под карельскую березу да складывающийся диван-кровать, ну еще журнальный столик и пару кресел. Гостей у него почти не бывало, разве после работы, зайдет директор выпить да закусить. Чего-чего, а разной закуски под водку у него хватает. И соленые грибы, и маринованные, есть даже отборные рыжики, размером с пятикопеечную монету. Прыгунов называет соленые рыжики «царским грибом», мол, сам император российский Николашка любил закусывать солеными рыжиками. А Иван Сергеевич вспоминал другие «рыжики», которые хранились в тайнике у Якова Супроновича. Так сын его Леонид называл золотые пятерки и десятки царского производства… Иногда с Прыгуновым ездят на охоту в Новины, там им известны заповедные места, так что нередко к столу есть жареная зайчатина или кабанина. Лосиное мясо Иван Сергеевич не уважает: слишком красное и отдает дичиной.
Об Александре Волоковой теперь редко вспоминал, – годы давали о себе знать, – но вот по весне как-то задержался с квартальным отчетом в конторе, пришла убирать с ведром и шваброй Маша Сидоркина. Раньше он и внимания на нее не обращал, поздоровается, встретив в коридоре, и пройдет себе мимо. Круглолицая, губастая, фигуры нет. Молодая женщина подоткнула повыше юбку и принялась мыть пол в его кабинете. Он уже думал, что женщины перестали его волновать, а тут вспыхнул, как молодой. У Сидоркиной был муж, работал грузчиком на мясокомбинате, вот и откормил свою телку. Муж крепко выпивал и, случалось, поколачивал ее – это он от кого-то слышал, как и то, что и Маша сама не прочь выпить и наставить мужу рога. Сказав молодой женщине, чтобы подождала его в конторе, Иван Сергеевич поспешно сходил в магазин, взял две бутылки портвейна, кулек конфет и вернулся к себе. По пути заглянул во все комнаты – ни души! Маша уже убрала его кабинет и теперь, намотав на швабру мокрую тряпку, водила ею по крашеному деревянному полу в коридоре.
– Нынче ведь праздник, – сказал Грибов, похлопав себя по карманам. – Отметим, Мария?
– День пограничника, что ли? – глянула она в его сторону голубоватыми, навыкате глазами.
Руки и ноги у нее толстые, живот и большая грудь оттопыривают короткий сатиновый халат. Лет тридцать ей, а может, и того нет.
Грибов насчет праздника сказал наугад: летом праздников много, почти каждую неделю в календаре красный листок. День пограничника ему совсем не хотелось праздновать…
– «Крепка броня-я, и танки-и наши быстры-ы…» – ни к селу ни к городу фальшиво пропел он.
Скрывая отвращение, пил из стакана портвейн, Марии старался побольше подливать. Охмелев, она со знанием дела взялась поносить своего мужа-пьяницу, обмолвилась, что он ни на что уже не способен – водочка-то дает себя знать! – выпуклые глаза ее оживились, толстое некрасивое лицо лоснилось.