Почему мне не нравятся глаголы прошедшего времени? вопросом ответила она, говоря скорее сама с собой, чем с неожиданно возникшим в её мире незнакомцем. Ждала, любила, верила, жила, была, росла Нет, это неправильные глаголы. Ни прошлого, ни будущего нет. Есть только настоящее. Да и оно зыбкое и невесомое, как воздух Мы вдыхаем его, и он наше настоящее. Выдыхаем и вот уже прошлое. Готовимся к новому вдоху входим в будущее, которое в ту же секунду уже становится настоящим, а через доли секунды прошлым Настоящее лишь мгновение между вдохом и выдохом. Наше настоящее это только тот воздух, который сейчас внутри нас. Не более, и не менее.
Значит, я не ошибся, продолжал гость, потирая переносицу, чтобы спрятать невольно выдававшие его глаза. Всё-таки ждёте.
Жду. Но, тот, кого я жду, не придёт.
Не придёт? Вы уверены? и глаза его блеснули озорством.
Она сделала лёгкий взмах ладонью в сторону двери, и тихо произнесла:
Через эту дверь не придёт точно. Это слишком лёгкий путь. Не для таких, как он.
Она не знала, как именно может прийти тот, кого она ждала. Тысячи раз представляла себе детали их встречи: первый разговор после долгой паузы разлуки, звук его плотного серебряного голоса, который, казалось, давно забыла Но никогда не могла заглянуть в тот спрятанный на его груди карман будущего, где хранился самый первый кадр из архивной киноплёнки его возвращения.
На какой ступени лестницы он будет в то время? И поднимется ли на ступень к ней, или спустится на её ступень вниз, или сделает ровный шаг вперёд
И долго? нарушил гость ход её мыслей.
Что?
Ждёте, уточнил он.
Немало, ответила она и сделала глубокий вдох перед тем, как решилась спросить тревожное: Зачем вы здесь?
Он смутился:
Хотите, чтобы ушёл?
Нет, останьтесь. Я давно не говорила с людьми.
Она действительно не говорила с людьми с тех пор, как попала в этот коридор времени, из которого уже не могла найти выход сама.
Множество голосов, сливаясь в мегагерцы производимого человечеством шума, пыталось пробиться к ней через обрубленные провода, отключенный телефон и наглухо запертый почтовый ящик. И те звуконепроницаемые стены, которые она сама воздвигла вокруг себя, отражали и ослепляли, обезоруживая, весь шедший извне шум. Как зеркало отражает солнечные лучи, удваивая силу света в момент преломления от напылённого на стекло серебра.
Вначале этот разноголосый хор ежеминутно рвался внутрь. Стучался! Кричал! И каждый голос нёс свою вибрацию, свою мелодию, которая нарушила бы ту космическую симфонию вселенной, что уже начинала звучать в её тишине.
Потом голоса сделались реже и тише. А затем и вовсе замолчали.
Прозрачная тишина, поселившаяся здесь, стала зримой и ясной, как нетронутая человеком живая природа.
И только ответный голос того, кто смог бы открыть в шуме внешнего мира шлюз для прохода её тишины: вывести её из этой комнаты, не выводя из её мира, она пыталась бережно модулировать в те бесчисленные часы, когда молча говорила с ним внутри себя.
Вам не с кем было говорить? спросил он.
У меня не было желания говорить с людьми.
А сейчас?
И сейчас нет, она закрыла глаза и опять спросила тревожное: Кто вас прислал?
Она давно была готова: однажды сюда могут попытаться войти те, кто ничего не понимает, или наоборот понимает слишком многое. И тогда они постараются упрятать её в стенах, за которыми прорывается шум, изрыгающийся хаотичным фонтаном из потревоженных душ и взрывающий клапан неподготовленного приёмника, упаковывая перфорированное сознание в видимость лишённого ума.
Но тот, кто стоял сейчас в её комнате, не был одним из них. Такого бы она почувствовала сразу по запаху и звериным повадкам охотника-людоеда.
Она не боялась быть пойманной и посаженной в клетку. Она научилась выходить за любые границы.
Тревожило иное: что у неё, возможно, пока не хватит сил вытащить оттуда, из оков границ, многих несчастных и невинных, неправильно открытых. А потому, пока в ней самой не пребудет сила, которой можно будет безгранично делиться, ей нельзя было попадать туда, где она не смогла бы помочь всем, нуждающимся в помощи.
Страдание беспомощно. А страдание падающего в пропасть ничуть не меньше страдания того, кто рвётся помочь, но не имеет на это сил.