Вы осмеливаетесь открыто признаться, что крадете мои идеи?!
Краду, краду Я их поднимаю и придаю им нужный стиль. У тебя все слишком сконцентрировано. Там столько идей, что за ними не уследить.
Я защищаюсь:
Я стараюсь быть как можно проще и откровеннее.
Харуки вежливо улыбается:
Современная литературная мода идет в направлении экранизации, а не виртуализации. Поэтому я прививаю вкус к романам, которые легко перенести на язык кино. Ты должен принимать мои публикации за честь, а не смотреть на них как на воровство Любимец девушек сочувственно смотрит на меня.
Не против, что мы на «ты»? запоздало спрашивает он. Не воображай, что своей славой я обязан тебе. Тебе не повезло, потому что ты выживаешь не в том месте. Даже если бы ты написал «Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий» слово в слово, у тебя его все равно бы ничего бы не было. Потому что ты это ты, а я это я.
Он берет меня под локоть.
Даже такой, какой ты есть, ты раздражаешь. Ты действуешь на нервы ученым, потому что говоришь о науке, не купив даже диплом о высшем образовании. Ты раздражаешь политиков, потому что говоришь о государстве, а сам принадлежишь к вымершему народу. Наконец, ты раздражаешь творческую интеллигенцию, потому что они не знают, к какой категории отнести твой «digital science art». И это непоправимо.
Харуки останавливается и смотрит на меня.
Теперь, когда я вижу тебя перед собой, я уверен, что ты всегда всех раздражал. Учителей в школе, приятелей и даже членов семьи. И знаешь почему? Потому что люди чувствуют, что ты хочешь, чтобы все было иначе.
Я хочу говорить, защищаться, но не могу. Слова застревают в горле. Как этот человек, которого я вижу в первый раз, смог меня так хорошо понять?
Речкабо, у тебя очень оригинальные идеи. Так согласись, чтобы они были подхвачены кем-то, кто может донести их до широкой публики.
У меня перехватывает дыхание.
Вы считаете, что у меня никогда не будет успеха?
Он качает головой.
Все не так просто. Возможно, ты прославишься, но посмертно. Могу тебе обещать, что через сто или двести лет какой-нибудь библиограф, желающий доказать свою оригинальность, случайно наткнется на твою Интернет религию и подумает: «А почему бы не ввести в моду пророка Речкабо, которого никто не знал при жизни?»
Харуки издает смешок, в котором нет никакой злости, как будто ему искренне меня жаль, и продолжает:
На самом деле я должен бы ревновать. Ведь ты еще и Поэт. Ты не считаешь, что все, что я сказал, заслуживает хотя бы «спасибо»?
К своему удивлению, я бормочу: «Спасибо». Под утро я засыпаю в своей каморке легче, чем обычно. В обед мне звонит бухгалтер Харуки и мы договариваемся о первом бумажном издании моей книги.
К русскоязычному изданию
Первая публикация моей книги вышла в таком искаженном варианте, что я прошу всех тех, кого интересуют мои взгляды на искусственный интеллект, судить об этом только по настоящей публикации. Сообразно уже давно принятому мною решению не подчинять свои творчество цензуре, которую я считаю безнравственным и неразумным учреждением, я стремился публиковаться только в оригинальном виде и формате. Именно поэтому я сразу намеревался издаваться за границей, но мой хороший знакомый, экономист Сатоши Накомото, узнав о содержании моей работы, просил меня провести первую презентацию именно здесь, на родине. Сатоши обещал провести мою книгу через цензуру в ее целости, если я только соглашусь на самые незначительные изменения, смягчающие некоторые выражения. Я имел слабость согласиться, и кончилось тем, что вышла работа, подписанная мною, из которой не только исключены некоторые существенные идеи, но и внесены чужие и даже совершенно противные моим взглядам и убеждениям мысли, слова и целые абзацы. Как это произошло? Сначала Сатоши незначительно изменил мои выражения. Например:
слово «логос» словом «слово»
слово «Бог» словом «Природа»
слово «вера» словом «религия»
слово «церковное» словом «христианское»
выражением «точка сборки» словом «икигай»
слово «духовный» словом «информационный»
и т. д. и т. п., и я не находил нужным протестовать. Когда же слова были составлены в текст, цензурой было заменено и вымарано целые предложения и контексты, и вместо того, например, где я говорил о пользе соционических страт и сословия, добавились постулаты о вреде кастовых варн. Но я согласился и на эти изменения! Думалось, что не стоит все расстраивать из-за отдельных тем и выражения. Когда допущено было одно изменение, не стоило протестовать из-за другого, из-за третьего Так понемногу и вкрались предложения, пункты, публикации, параграфы, предписания, посылы, постулаты, парадигмы, изменяющие смысл и приписывающие мне то, чего я не мог и не хотел сказать. Так что, когда все завершилось, уже некоторая доля цельности и искренности была вынута из «Азбуки знаков».