В непосредственной связи с представлениями о преемственности власти находятся два других принципа, также призванные регулировать политические отношения на Руси, а именно принцип «старейшинства» в роду и во многом противоречащий ему принцип «отчинного», т. е. наследственного, владения[128]. Распространение в древнерусской книжной традиции первого принципа было характерно прежде всего для домонгольской эпохи и объясняется принятым в то время лествичным порядком наследования столов. Порядок «старейшинства», соблюдение границ владений своих братьев и, как следствие, довольство собственной волостью вот те начала, которые древнерусское духовенство рекомендовало для упрочения существовавшего политического строя, апеллируя при этом к примеру святых князей Бориса и Глеба, которые предпочли погибнуть, нежели воспротивиться своему старшему брату Святополку[129].
Наряду с принципом «старейшинства» существовал еще один принцип организации политической жизни в русских землях XIIXIII вв., а именно соблюдение «чужого предела»[130]. Хотя разработка указанных тем в книжной традиции не шла дальше намеченных положений и в большинстве своем сводилась к поучениям христианского характера о любви, кротости, смирении и т. п., в домонгольскую эпоху борьба между князьями шла в основном за приграничные территории и «общерусские» столы, в то время как стольные города, закрепленные за какой-либо определенной ветвью династии Рюриковичей, редко являлись предметом политических споров[131].
Все менялось после монгольского нашествия, когда князья начали осуществлять непосредственный захват чужих территорий (так называемые примыслы), а также некоторые качественные изменения приобрел титул великого князя владимирского, принадлежность которого теперь определял монгольский хан[132]. При этом передача власти над Владимиром осуществлялась до 1317 г. как раз на основе характерного для эпохи Древнерусского государства принципа «старейшинства». О восшествии на владимирский стол тверского князя Михаила Ярославовича, одного из последних великих князей, поставленных согласно принципу старшинства, официальная московская летопись конца XV в. сообщает: «По преставлении великого князя Андреа Александровича по стареишинству дошелъ бе степень сему князю Михаилу великого княженья»[133].
Нарушение этого принципа при хане Узбеке создало прецедент для борьбы за великое княжение между московским и тверским (позже еще и суздальско-нижегородским) княжескими домами[134]. Эта борьба и в значительной мере последующий успех в ней московских князей, в свою очередь, способствовали распространению в книжной, прежде всего московской, летописной традиции идеи о передаче власти по «отчине»[135]. О князе Дмитрии Константиновиче Суздальском, занявшем великокняжеский престол в 1359 г., как ранние (середина XV в.), так и поздние (конец XV первая треть XVI в.) летописи заявляют, что стал он великим князем «не по отчине, не по дедине»[136]. Именно «по отчине и дедине», а не по старшинству в роду, согласно тверской редакции общерусского летописного свода начала XV в., князь Дмитрий Иванович Московский получил от хана великое княжение[137]. В дальнейшем летописцы часто сопровождают сообщения о восшествии Дмитрия Донского и Василия I на великокняжеский престол терминами «отчина и дедина» или же «седе на столе отца и деда своего», подчеркивая тем самым легитимность и наследственную природу их власти[138].
Отметим, что идеи о наследовании власти, отраженные в трудах московских книжников, совсем не обязательно соотносились с реальной политической практикой наследования столов в средневековой Руси, которая отражена прежде всего в духовных грамотах князей. При этом твердо утвердившееся в отечественной историографии мнение о замене принципа наследования великого княжения в конце XIV в. в последнее время подвергается пересмотру[139]. В данном случае мы лишь можем говорить о том, что для книжников XV начала XVI в. факт правления князя «на столе отца и деда», без сомнения, был аргументом в пользу легитимности его власти.