Справлялась, как живешь, что кушаешь? Наведаться обещала. И меня одним разом полечит. Свет включи.
Юрка нашарил выключатель, но лампочка перегорела. Юрка открыл дверь в комнату, включил свет. Тут только Михаил Васильевич углядел Габи. И несколько опешил. Потому что наговорил лишнего, а одет был недостаточно: под распахнутым тулупом синие китайские подштанники и такая же рубаха навыпуск.
Михаил Васильевич попятился, пытаясь запахнуться; на груди тулуп сошелся, а на животе не получалось.
– Прошу пардону, не приодет, не думал, что… барышня.
– Это не главное, – Габи улыбнулась, подошла к старику поближе: – Здравствуйте. Я есть Габриэль. Из
– Как, как?
Габи повторила свое имя.
– А-а-а, так это вы утром-то звонили? А я думал, кто ж так рано… Все больше к вечеру названивают…
– Ну, ладно, Михаил Васильевич, – перебил соседа Юрка.
– Так, так… – переводя взгляд с Юрки на Габи, забормотал Михаил Васильевич. – На отдых к нам или по службе?
– Журналистка она, – сказал Юрка, затягивая Габи в комнату. – В командировке.
Юркина комната неожиданно понравилась Габи. Понравилось, что квадратная, что с маленьким балкончиком на проспект Мира, который сегодня, к концу воскресенья, был тихий.
Из сыра и черствого хлеба Габи мгновенно приготовила в духовке вкусные крекеры. В сумочке у нее нашлись пакетики растворимого кофе. Она накрыла на журнальном столике и включила телев
– Садись! – сказал Юрка и потянул ее на тахту.
Не глядя на него, Габи медленно приблилась к стене.
– О, о!.. Вас ис дас?
На стене на видном месте зеленым фломастером было написано: «Я тебя очень, очень, очень люблю!»
– Кри-пу-ха?!. Шшайсе! – прошипела Габи и трагическим движением опустилась в кресло.
Юрка уже знал, что это самое грубое у немцев слово, хотя в переводе на русский оно было довольно безобидное.
– Не сверкай очами, Габи, – пропел Юрка и погладил ее по голове. – Хочешь, я тебя в маковку поцелую? А это дело мы замажем. Это же просто так… Наскальные надписи. лучше покушаем.
– А старик? – Габи кивнула на дверь.
– Можно позвать. Михаил Васильевич!
На крик в комнату ворвался Котя.
– Найн! – Габи отпихнула его перепачканную овсянкой морду. – На-айн, майн клинер!
В открытую дверь постучал сосед.
Михаил Васильевич был в помятом костюме с галстуком. В руке он держал розовый графин.
– Наливочка вот, – он проковылял в комнату и поставил графин посреди столика. Дружок у меня сам готавливает. На даче фруктов вырастит и делает. А может, кашки желаете? На мясном бульоне.
– Данке. Спасибо. Я устала головой, забываю по-русски.
– Я тоже на память страдаю, – покивал ей старик и сказал сурово: – Ты ему морду умой лучше, чем газетой шоркать.
Юрка увел Котю в ванную.
– Я вот по-немецки все вспомнить хотел. На войне-то знал, а теперь, – Михаил Васильевич развел руками.
– Приятно было познакомиться, Габриэла?.. Как по батюшке? Отца как зовут?
– Мартин.
– Габриэла Мартыновна. Вы тут выпейте со свиданьицем, а я пойду: к вечеру мочи нет – ноги грызет. Ноги-то побитые.
– Уходите уже? – сказал Юрка, пропуская соседа в дверь.
– Башмак надо кончить, завтра на сельхозвыставку намереваюсь.
Сосед ушел, Габи выключила телев Скинула туфли и сразу стала маленькая.
– И чего ты на каблучищах маешься? – удивился Юрка.
– Ты есть причина, что я себя заставляю мучить мои ноги. У меня ноги короткие!
– Отрастут, какие еще твои годы… – пробормотал Юрка, ловя себя на том, что говорит словами Роста.
– А хочешь, положи их повыше, Вита всегда так делает.
– Вита? Майн гот!.. Я знала!.. Я говорила!..
– Габинька… – Юрка подошел к ней и обнял за плечи.
– Ну, что ты! Это же Вита.