– Не подходит, – спокойно отреагировал Ростислав Михайлович. – Хотел воочию.
– Ну, и?..
– Поесть чего-нибудь надо, вы, я понял, с работы?.. Пять минут – и у меня. Я рядом живу.
Они дошли до Театра Ермоловой. Дом был во дворе.
Ростислав Михайлович ковырялся в карманах куртки, выискивая, по всей видимости, ключи. Дышал он тяжело, хотя и старался сдержать одышку.
«Плохо дышит, – отметила про себя Вита. – Надо послушать».
– Слежу за прессой, – усмехнулся Ростислав Михайлович, выудив наконец ключ, привязанный к перочинному ножу, и распихивая по карманам газеты. – В основном с кроссвордами.
«Псих», – подумала Вита и вздохнула.
– Куда идти?
– Прямо.
На стене зазвонил телефон. Ростислав Михайлович взял трубку.
– Нет, не Додик, Ростик, – сказал он мрачно и постучал в ближайшую дверь.
Рядом заурчала вода, дверь распахнулась, и уборной выскочил полный человек в майке.
Комната Ростислава Михайловича была самой дальней, в конце коридора.
Вита поставила сумку на сундук, расстегнула плащ.
– У-у. Старый знакомый, – сказала она, взглянув на вешалку. На вешалке висело женское пальто. Скунс, свесив хищную сухую морду с плеча пальто, смотрел на нее стеклянными глазами. – Пальто Софьи Аркадьевны?
– Ах, это… Да, мамина горжетка. Заходите.
Комната была огромная, в два окна, выходящих на бурые крыши. За крышами был слышен бой курантов.
Вита прошла к платяному шкафу и стала причесываться, поглядывая по сторонам.
– У вас, наверное, самая центральная комната в стране?
– Самая. Садитесь в кресло. – Ростислав Михайлович показал на большое разношенное кресло, прикрытое цветной тряпкой.
– Я уж лучше на стул, – засомневалась Вита.
– Стулья ненадежные. Садитесь в кресло.
Вита с боязнью опустилась в кресло. Кресло задышало и ушло вн.
– Вы здесь один живете?
– Сейчас – да. Когда-то с мамой, а еще более когда-то – с семьей.
– Да-да-да, – закивала Вита. – Я помню: Софью Аркадьевну две девушки навещали. Внучки? Хорошенькие.
– Дочки, – кивнул Ростислав Михайлович. – А насчет хорошенькие, так то не в папу.
Вита потянулась было к сапогам – расстегнуть молнию да повыше положить отекшие ноги, но передумала: «Ну его к черту, еще подумает…»
– Чем будете угощать?
– Сухое есть, отбивные, если не… – Ростислав Михайлович подошел к окну, достал между рам сверток, понюхал. – Вроде съедобные.
– А холодильник?
– Места много занимает. – Он достал шкафа масло, сунул Вите «Науку и жнь». – Кроссворд хороший. Три слова не знаю. Пойду пожарю.
Вита достала сумочки ношпу, выкатила одну таблетку и неуверенно потянулась к узкому старинному графину с водой. Запила прямо горлышка. Так и есть, тухлая.
Она поставила графин на место и аккуратно, чтоб не стереть помаду, промокнула губы платком. Нашла кроссворд. «Аппарат для мерения кровяного давления?» Тоно («Да, не забыть его послушать».) Она потянулась к сумке, достала фонендоскоп, повесила на шею.
Прошлась по комнате. Плетеная козетка у окна, кое-где продранная, такой же столик. И пыль, пыль. Напротив буфета книжный шкаф с резными колонками и выломанным замком. На полках что-то непонятное, чертежи какие-то. Из книг: «Теория и практика парашютной подготовки», Уголовный кодекс… о! Сборник Сельвинского. Вита достала книжку. «Моему взыскательному читателю Ростиславу Михайловичу Орлову 1930 г.». Вита прикинула, сколько лет было тогда «взыскательному читателю». Лет двенадцать-тринадцать. Поставила книжку на место, рядом со «Справочником машиностроителя».
Вита подошла к буфету, открыла: внутри было плохо. Тарелки не вымыты, а обтерты, по всей видимости, хлебом.
Коробочка с поливитаминами. «Молодится, старый хрен…»
– Взята с поличным! – Ростислав Михайлович поставил на стол скворчащую сковородку.