Зачарованный Тьери смотрел, как упали потрескавшиеся от влажности перегородки, как треснул сруб, как разлетелась черепица, словно карточный домик, как красные стены его комнаты смешались с эмалью ванны, как засаленная кухня разверзлась к небу, как комната родителей стала просто кусками штукатурки и стеновыми блоками — кусочки мозаики его жизни перемешались и рассыпались в прах. Раковина, до которой он дотянулся, встав на стул, перевернувшись, упала на зеленый линолеум, помнивший его первые шаги. Ковер, повешенный отцом в гостиной, был завален остатками ступенек крыльца, на которое они все втроем выходили подышать душными летними вечерами. Под полотнами джута, которые отслаивались, словно мертвая кожа, снова появились обои в крупные цветы, а вместе с ними фотографии из семейного альбома — Тьери в люльке. Челюсти бульдозера загребали и перемалывали его детство до полного исчезновения.
Мотор наконец замолчал. Тьери прошелся по развалинам с единственной целью — потоптать обломки, после чего навсегда покинул это место.
Леалер объявился раньше, чем ожидалось, и оставил на автоответчике имя — Пьер-Алан Родье.
— Нам приходилось работать вместе. Он решил отойти от дел и ищет стажера, чтобы скрасить одиночество. Он не будет платить вам, но научит всему, что нужно знать в нашей профессии. Я не рекомендовал вас ему, но предупредил, что вы позвоните.
Не веря своим ушам, Тьери отдался на волю волн и стал ждать, когда что-нибудь его остановит. Он договорился о встрече на неделе.
Агентство Пьера-Алана Родье примыкало к его квартире в довольно дорогом районе в восьмом округе. Старый ковер, письменный стол, компьютер, энциклопедии, за дверью навалены документы, в рамке — тарифы, в другой — портрет Видока. В свои пятьдесят восемь лет Родье оказался эдаким невысоким человечком, скорее худым, с пожелтевшими от табака волосами, седыми усами, усталыми глазами, но хитроватой усмешкой. Блен играл в открытую — он багетчик, хочет сменить профессию, его тянет стать частным детективом. Родье поступил так же — терпение уже не то, что раньше, ему нужен компаньон, ему хотелось бы передать свой опыт, до того как откланяться. Кандидат должен быть готов работать днем и ночью и по выходным. Он не дал Блену опомниться, чтобы обговорить условия.
— Когда вы можете начать?
— Довольно скоро.
— Завтра в семь?
— ?..
— Улица Ренн, дом семьдесят. Это будет ваша первая слежка.
— Что?
— Это единственный способ научиться.
НИКОЛЯ ГРЕДЗИНСКИ
Так, значит, это алкоголизм? Ему всегда говорили, что у пьяниц множество проблем со здоровьем: сосуды, органы, кожа источены и окислились — жертвы медленного разложения, все тело источает резкий болезненный запах, и все это ведет прямиком к жалкому концу, когда над могилой несчастного произносят приговор: «Он пил». Но для Николя все это не шло ни в какое сравнение с настоящей драмой алкоголика — унынием, проникающим до самой глубины души, с того момента как он открыл глаза, угрызениями совести за то, что накануне он наконец был счастлив. В конце концов, это единственное, за что стоит платить слишком дорого. Людям, постоянно охваченным тревогой, следовало бы запретить алкоголь, они слишком легкие жертвы — они настолько слабы, что верят — всего на один вечер, — что имеют право на свою порцию счастья.
Ничто не помогало: ни обжигающий душ с сильной струей в лицо, ни кофе, ни газировка, ни аспирин, ни святой дух, ни клятвы никогда больше не притрагиваться к спиртному. Николя обещал себе, что он ни за что снова не будет переживать муки бесконечного похмелья. Проходя мимо кафе, он вспомнил о совете, которому лучше не следовать.
— Стакан пива, пожалуйста.
Он сказал это машинально, не отдавая себе отчета в сутолоке кафетерия, над которым витал аромат кофе.