Соображая эти подробности, я приходил к тому заключению, что обычай обедать в одиночку Шамиль усвоил себе не столько из пристрастия к отшельничеству, сколько из очень понятного желания оградить неприкосновенность высокого своего сана от случайностей застольной беседы. Вероятность этого мнения подтверждалась еще и тем обстоятельством, что ближайшие к Шамилю люди: Даниель-Султан и Кибит-Магома допускались к его столу в чрезвычайно редких случаях.
Сделанное теперь Шамилем объяснение открыло, что дело было гораздо проще того, каким оно казалось.
Прежде, когда он жил еще в старом Дарго, он всегда с кем-нибудь обедал, если были приезжие гости наибы или другие, то с ними; а нет, так с почетными людьми, которые жили в Дарго постоянно. Но через несколько времени жены его заметили, что присутствие его за столом как будто стесняет гостей, которые поэтому почти совсем не дотрагиваются до пищи. Когда дошло это до Шамиля, он решил обедать один, чтобы гостей своих не стеснять.
Стр. 1434 Выслушав это, я заметил, что Гази-Магомет и Магомет-Шеффи, быть может, не стеснялись бы за обедом его присутствием: а между тем, удостоив их своим обществом, он доставил бы себе некоторое разнообразие, а им несомненную пользу.
Шамиль сделал отрицательный жест, и потом сказал: «какое общество они могут составить для меня! Они еще мальчики!»
Сколько мне кажется, это не так: Магомет-Шеффи он еще имеет причину считать мальчиком, не столько, впрочем, за его молодость, или неразвитость, сколько за игривость характера, большую симпатию к Русским, стремление к познанию неизвестных ему новых истин, и не слишком твердое верование в старые, которые, вместе с «Имамскими» книгами, нередко соблазняют его острый ум и вызывают с его стороны нередко едкие сарказмы. Наконец, Магомет-Шеффи, в мнении Шамиля, есть слишком понятливый ученик брата своего Джемаль-Эддина, каким он действительно и выглядывает, а это составляет важную причину для того, чтобы Шамиль считал бы его мальчиком и тогда когда ему будет даже шестьдесят лет. Что же касается Гази-Магомета, то судя по всему, чему я был свидетелем в продолжение 5-ти месяцев и в чем принимал более или менее деятельное участие, то мне кажется, никто другой не может составить для Шамиля более приличного и более приятного общества, хотя он молод и в глубине его сердца весьма живо сохраняются впечатления, зарожденные рассказами Джемаль-Эддина о России и о порядке вещей, не имеющем ничего общего с тем, который окружал их в Дагестане.
По этому самому, отзыв Шамиля о его сыновьях и устранение их от частого сообщества с собою,
должны, по крайнему моему разумению, заключать в себе какое-нибудь другое побуждение, кроме описанных выше.
Осмотр фабрики доставил Шамилю величайшее удовольствие. Она была показана во всей подробности и при этом постепенно, начиная от устройства и топки печей, до последнего приема, которым бесконечное полотно бумаги режется на листы и укладывается в стопы. После фабрики, Шамилю показали способ добывания газа и подобных ему продуктов. С напряженным вниманием осматривал Шамиль все, что представлялось его глазам, и в то же время выслушивал подробные объяснения, к сожалению, сделанные не довольно понятным для него образом. Наконец, поблагодарив хозяина, он сказал, что в Петербурге он удивился всему, но большею частью безотчетно, здесь же, ему удалось постигнуть настоящее значение человеческого ума и пользу науки. На возвратном пути, разговаривая со мною о некоторых особенно интересных подробностях, замеченных на фабрике, Шамиль, между прочим, сказал: «если бы я имел в Дагестане хоть сотую часть того, что я видел в России и в Петербурге, я бы не был теперь в Калуге».
29-го мая. Третьего дня, зять Шамиля, Абдуррахман, объявил, что у него обнаружилась чесотка, которую он одержим уже давно, но об о ней заявил только теперь потому, что считал эту болезнь совершенно ничтожною, так как в немирном крае она составляет самое обыкновенное явление, а в семействе их передается из рода в род уже несколько поколений.
Сам отец мой, говорил Абдуррахман, известный во всем крае Джемаль-Эддин, всю жизнь свою был в чесотке, и теперь она даже перешла ему вовнутрь; а между тем, он жив до сих пор, и большого вреда ему от нее нет. Поэтому самому и я ничего не говорил о ней. Теперь же мне очень тяжело.
Тем не менее, совет доктора сходить в баню и употреблять некоторые другие средства, а главное, соблюдать чистоплотность и как можно чаще переменять белье, Абдуррахман решительно отвергнул, вместе с пособиями для его жены и грудной малютки, которые заразились от него в сильной степени.