Настоящее имя этого проповедника Ушурман; а том, которое сделало его известным на Кавказе, было не что иное, как прозвище, данное в честь его заслуг и достоинств: «Мансур» значит «счастливый в своих делах», «любимый Богом».
В период окончания первых волнений в Чечне, произведенных Шейх-Мансуром, старшины Чеченских обществ, изъявивших покорность России, были вызваны, как гласит предание, по повелению Императрицы Екатерины II в Петербург. Во время представления их ко двору, Императрица, между прочим, спросила их, не знают ли они, кто такой Шейх-Мансур?
Депутаты отвечали утвердительно и описали своего бывшего предводителя в самых черных красках, и притом как человека ничтожного.
В таком роде говорили все депутаты, за исключением одного, от сел. Брагуны, по имени Кучука, который в продолжении всего разговора о Шейх-Мансуре упорно молчал и только с некоторой иронией взглядывал по временам на своих товарищей. Императрица заметила это и тотчас же обратилась к нему с вопросом, почему он ничего не говорит?
Кучук отвечал, что в присутствии великих людей он считает своей обязанностью молчать в то время, когда говорят другие, старшие; но что если Государыне угодно, так он будет говорить. Получив это приказание, Кучук предварительно спросил: как Императрица прикажет ему говорить: правду, или только красные слова? Получив снова приказание говорить одну лишь правду, Кучук рассказал о Шейх-Мансуре совершенно противное тому, что говорили прочие депутаты; он выставил его как человека, одаренного от природы всевозможными достоинствами, моральными и физическими, в числе которых заслуживающим особенного внимания ему казался рост Шейх-Мансура: «он был так высок, что в толпе стоящих людей казался сидящим верхом на лошади».
Услышав такое описание, Императица стала вдруг с своего места и в этом положении дослушала остальные слова Кучука. Потом, на вопрос для чего она это сделала, отвечала, что слыша о человеке, в котором заключается так много великих достоинств, она должна думать, что Бог недаром полюбил его и что обстоятельство это служит по Ее мнению, верным признаком существования в таком человеке множества качеств душевных и умственных; а потому-то Она и встала, чтобы этим самым выразить свое уважение к столь достойному человеку, «любимцу Бога».
Дальнейшее повествование Шамиля касается смерти Шейх-Мансура: он кончил свое земное поприще в Анапе. Шамиль слышал, что Русские, взяв его в плен, заключили его в бочку, набитую гвоздями, и скатили таким манером со скалы в море. Эту самую участь предсказывали Шамилю его приближенные в том случае, если б он вздумал отдаться нам живым. Это самое, по откровенному сознанию Шамиля, и было причиной его долговременного упорства, побежденного, наконец, сыном его Гази-Магометом.
На вопрос мой, верит ли он и теперь, чтобы Русские сделали с Шейх-Мансуром то, о чем он слышал, Шамиль отвечал, что если бы ему говорили об этом обстоятельстве, как о свершившемся в настоящее время, то он ни за что бы не поверил, но получив о нем в прежнем времени, в горах, самое сбивчивое и неблагоприятное понятие, он не может разрешить этого вопроса удовлетворительным образом.
Тогда я рассказал ему вкратце историю пунических войн и в подробности эпизод о Регуле. Шамиль не замедлил отыскать в судьбе этого полководца большое сходство с судьбою Шейх-Мансура и тотчас же согласился, что слышанный им в горах рассказ о смерти последнего есть не что иное, как компиляция того, о чем я ему только что передал.
В заключение он сознался в легковерии своем еще по другому случаю: именно в отношении Аьдель-Кадера. Находясь в горах, Шамиль вполне был уверен, что бывший предводитель Кабилов вел войну не с Французами, а с Русскими, и что взятый этими последними в плен, он был обращен в нищего, и скитается внутри России без всяких средств к существованию, испрашивая милостыню.
В неосновательности этого, Шамиль убедился только со взятием в плен его самого. Однако, в оправдание свое он привел тот факт, что при известной замкнутости в жизни горцев, легковерие их иначе и не может проявляться, как в размерах чудовищных.
31-го декабря. Сегодня Шамиль сообщил мне подробности еще одного своего низама.
Низам 7-й, о лошадях и рогатом скоте. Между множеством темных сторон, составляющих характеристику горцев, страсть к ябеде и к тяжбам, о которой Шамиль неоднократно упоминал в разговорах со мной, конечно следует поставить на первом плане. Но нигде и ни в чем она так части не проявлялась, как в сделках, имеющих предметом покупку, продажу, или мену домашнего скота: и то, и другое, и третье совершалось беспрестанно. Не надо думать, чтобы все это делалось вследствие необходимости или из особенной склонности населения к промышленности и торговле; такое предположение будет не верно; а просто одурелые от праздности торговцы чувствовали потребность хотя бы чем-нибудь наполнить свое время. Тем не менее, бездельные эти занятия возбуждали множество споров и ссор, не редко сопровождавшихся убийством, которое впоследствии обращалось в нескончаемое канлы.