Горан говорил что-то ещё, но Авантюрин уже не слушал.
Теперь ему наконец-то всё стало понятно. И хоть проявилось это не так, как он ожидал, но факт остаётся фактом: Горан сошёл с ума.
Эльф сел на дно клетки и обхватил колени руками. Единственное, что оставалось, ждать, пока охотник продаст его кому-то, и надеяться, что с этим кем-то получится договориться.
***
Звуки переплетались, сливались и рассыпались каскадами прекрасных голосов. Тария подошла к самому концу молитвы и не успела погрузиться в транс, но и у неё по коже пробегали мурашки, а на глаза наворачивались слёзы восторга.
Говорят, раньше молитвы могли длиться днями и даже неделями. После них присутствующие словно перерождались и, получив благословение Матери, находили в себе силы на новые свершения.
Охладевшие отношения восстанавливались. Мятежные дети мирились с родителями. Маги находили в себе скрытые резервы, прочие получали вдохновение к своему ремеслу. Почти три четверти открытий, вошедших в историю, случались после таких молитв.
Но с приходом людей всё изменилось. Когда началась война, эльфы были вынуждены отказаться от привычного уклада и перейти на суматошный человеческий ритм жизни. Даже спать приходилось урывками, следуя не сезонам, а изменчивому солнечному циклу. Традиции, ритуалы и обычаи не выдерживали таких перемен.
Лучшие добродетели эльфов терпение и внимание оказались ненужным балластом. Наглость, безжалостность, поспешность вот что приходило на смену.
И она лучшее тому доказательство.
Соплеменники постепенно приходили в себя и возвращались к своим делам. Никто не оставил её без приветствия.
«Я вижу тебя, Тария», говорили они жестами.
«Я слышу тебя», отзывались те, к кому она обращалась вслух.
Лучше бы они просто кивали.
Неужели они не понимают, что она чувствует фальшь, закравшуюся в древние святые слова? Их ложь оскорбляет гораздо сильнее, чем если бы от неё отворачивались.
Ланнуэль стоял у лика Матери, рядом с алтарем.
Скульптор очень старался воссоздать лик божества традиционно: Природа едина и ценна каждым своим творением. Но, как ни старайся, общий вид всё равно получался женским. Природа-мать. Всепрощающая, дающая начало. Рядом с ней Тарии становилось особенно не по себе.
Ты вернулась. Всё получилось?
Она кивнула, будто он мог её увидеть до того, как обернётся.
Пойдём. Я должен тебе кое-что рассказать.
Кабинет Ланнуэля больше смахивал на убежище. Примыкающий к величественному тронному залу, он по убранству и размерам подходил бы для какого-нибудь помощника библиотекаря, а не для монаршей особы. Но Тария уже привыкла. И каждый раз втайне немного гордилась, когда король приводил её сюда, очень узкий круг лиц был допущен в святая святых.
Диван в углу приобрел подозрительную форму ложа, на нем лежали подушка и плед. Тария вздохнула значит, дела плохи. Когда случалось что-то неординарное, король эльфов считал излишним тратить время на перемещение по Дому и начинал спать и есть там же, где работал.
Будто услышав её мысли, Ланнуэль едва заметно провел пальцами. Ветви ложа зашевелились, и очертания кровати сменились на подобающий кабинету приличный плетёный диван. Тария слишком давно знала Ланнуэля и поняла сегодня бесполезно начинать с ним разговор на тему пристойного поведения и заботы о своём здоровье.
Новое движение пальцами и на стене показалась карта.
Дом Ветров подвергся очередному нападению.
Редколесье давно уже стало слишком опасным местом.
Я знаю. И я много раз говорил об этом наместнику, но каждый раз получал один и тот же ответ.
Что они слишком дорожат своим Древом? Больше, чем жизнью? Ланнуэль, почему ты просто не приказал им переехать? Они не посмели бы ослушаться короля.
Ланнуэль вздохнул.
Если бы всё было так легко
Как Первоцветы перенесли последние новости?
Скажем так: напряженно. Они не до конца оправились от утраты Древа, и новый удар подкосил их ещё сильнее. По счастью, Солин не пользовался особой популярностью, и нашлось мало сомневающихся в его предательстве. Поэтому набор претензий от них стандартный: несоблюдение традиций, отсутствие нормального правосудия.
Тария видела он что-то недоговаривает. И едва сдержалась, чтобы не пихнуть правителя в бок кулаком. Собрав остатки самообладания, она твердо посмотрела Ланнуэлю в глаза и спросила: