И опять картина смерти матери, которая снова менялась на ад огненного смерча, и он горел, горел в огне, сжимая до боли зубы. Не кричать, не плакать, не жаловаться. Первые заповеди детдомовца. И он молчал. Молчал, сжав зубы. Иногда ему казалось, что к нему прикасаются прохладные руки, иногда он проваливался в сон, слышал голоса, которые говорили, что какой-то мужик боец и отлично держится. Но потом огненный вихрь опять возвращал его в ад, потом в грязную квартиру с мертвой пьяной матерью. И так без конца.
Первый раз он пришел в себя через полгода. На глазах была повязка, руки и ноги болели нещадно, лицо и грудь были покрыты влажными повязками.
Где я? голос был чужим, тихим и скрипящим до омерзения. Где я? Где я? Началась истерика, быстро прибежали люди, вкололи в вену укол, и он опять провалился в забвение.
Следующий раз был легче, сознание было яснее, он понял, что в больнице. Медсестра ему пояснила, что он в ожоговом центре, что в принципе сочеталось с огненным бредом. Но вот вспомнить, кто он и почему здесь, не удавалось. На вопрос врачей, помнит ли он свое имя, ответил:
Колька я, наверное. Больше ничего не помню.
Документов при нем не было, так и внесли в историю болезни Николай Неизвестный. Потом было еще полгода жутких болезненных процедур, шрамы начали расти и стягивать руки, проводились операции по возвращению подвижности кистям. Ступни частично отняли, когда он был в бреду. Шрамы на веках не давали закрыть глаза, зрение сумели спасти процентов на десять. То есть, он видел силуэты, немного различал цвета, но не мог читать, смотреть телевизор. Один из пациентов при выписке отдал ему транзистор, и он слушал радио. Это было все доступное ему удовольствие. Через год его планировали перевести в дом инвалидов, он был готов к беспросветному нищему существованию, и все гадал, где и как он жил все годы после того, как пацана Кольку привезли в детдом.
Память вернулась внезапно, просто обрушив все плотины сознания. Вернулась, когда он услышал, как кто-то в коридоре окликнул кого-то именем «Макс!»
Макс и тут же хлынули картинки, детский дом, пацан на соседней кровати, клятвы о вечной дружбе, колледж, первая автомойка, бригада пацанов.
Телефон, дайте телефон, мне нужно позвонить. Только номер, номер наберите, я не увижу.
Он диктовал номер, брал трубку дрожащими пальцами, и услышав в ней знакомый голос, прошептал:
Макс, братан. Детдомовцы своих не бросают. Там застыла тишина, на том конце трубки, потом друг так же шепотом спросил:
Ник? Братан, это ты? Ты? Ты где? Ты же погиб год назад!
Я, я жив, Макс. Приезжай. Сейчас тебе расскажут, где я.
Макс прилетел тем же вечером, а через три дня они полетели в Израиль. Еще год операций, процедур, несбывшихся надежд. Коляска с полным фаршем электронного управления, четкое знание, что это навсегда, и отвращение зверское отвращение к этому телу, обезображенному глубокими шрамами, к скрюченным, несмотря на все процедуры рукам, жуткой маске вместо лица, с вечно приоткрытыми глазами.
Но Ник был Ником, пацаном, который в семь лет дал отпор подросткам-насильникам в детском доме, бился до крови за каждого малявку, и создал первую банду из таких же малявок как он. Они бились металлическими прутьями от железных кроватей, стояли друг за друга и к двенадцати его годам в детском доме не осталось насильников. Да, девочки спали с мальчиками, по желанию, за подарки. Но насиловать никто их не смел, как и мальчишек.
И теперь, он вернулся в свой город, встал на свое место, и по-прежнему управлял своей империей. Только теперь его никто не видел, за светом направленной в лицо гостю лампы.
Когда все дела были приведены в порядок, ушлый оборотень, взорвавший его машину, был наказан, Ник спросил Макса про Куклу. Выслушал без эмоций, велел отправить людей на наблюдение и для охраны.
Глава 2. Не спеши на тот свет
Ксения шла за подобравшей ее старушкой еле живая. Мокрая одежда прилипала к телу, остывшие конечности плохо слушались ноги были как деревянные, руки, прижатые к животу, ничего не чувствовали. Ей казалось, что замерзло не только тело, но и душа. Босые ноги не ощущали камней и мусора на тропинке, хорошо, что идти было недалеко, просто подняться по тропинке, проложенной наискосок по крутому склону. У самого обрыва оказался небольшой домик, с огородиком и покосившейся банькой. Река давно подмыла берег, и смыла забор, так что огородик начинался прямо от обрыва.