Так-так, воролов ослабил хватку.
Беглец, шмыгая носом и вжавшись в спинку диванчика, тем не менее, пытался принять на нем независимую и горделивую позу. На его пышных усах уже багровели комочки спекшейся крови, но он этого не замечал.
Я не обманывал mademoiselle Ольгу! Наши чувства искренни и взаимны! его голос сорвался на фальцет.
Почему тогда сбежали?
Вот ее бы и спросили, поручик попытался приосаниться и нарочито раскованно закинуть ногу на ногу.
Я спрашиваю вас.
Я на той неделе получил назначение в двести семнадцатый ковровский полк. Выехать должен был первого числа. Но сначала я должен был объясниться с mademoiselle Ольгой! Mon Dieu! Господи, ну должны же вы понять! Это же вы, все ее семейство, запретили мне появляться в ее доме! Но это ничего! Знайте: это для нас ничего не значит! Слышите? Ничего!
Не только слышу, но и вижу. Сразу в бордель изволили направиться?
Поручик испуганно посмотрел на Азаревича.
Если вы ей скажете, то я буду все отрицать! Я же согласен! Я женюсь! Я ей обещал через месяц в отставку подать! Вы же за этим приехали? Вы Кто вы? Родственник, слуга, сыщик?
Но Азаревич уже потерял к своему собеседнику всякий интерес. Он посмотрел на Анненского, который все еще стоял, вжавшись в стену, и бросил ему:
Пойдемте, Аполлон Григорьевич!
А как же Зиночка? пролепетал антрепренер.
Зиночка? удивился в своем углу поручик.
Пойдемте! Этого достаточно, устало повторил Азаревич и направился к двери.
Они прошли обратно темным коридором. Теперь смешков, голосов и возни уже не слышалось.
В шляпной мастерской за прилавком стояла та самая дама в изумрудном платье. Сейчас ее плечи были укрыты полупрозрачной косынкой мышиного цвета. Она была явно взволнована, но старалась не показывать этого. По другую сторону прилавка теребил в руках какую-то модную вещицу из кружева и перьев мужчина в щегольской норфолкской клетчатой куртке. При виде Азаревича и Анненского он положил шляпку на прилавок и вышел вслед за ними.
У кареты незнакомец догнал сыщика:
Ваше высокоблагородие! Что прикажете доложить начальству?
Доложите в Москву, что господин Анненский подозреваемого не признал. Я, в свою очередь, в докладе наверх отмечу расторопность ковровского полицейского участка. Благодарю вас! Вы были на высоте!
И Азаревич, ответив на прощальное приветствие полицейского агента, запрыгнул в экипаж.
Все-таки это не он, вздохнул у него за спиной антрепренер.
Не он. Тем не менее, Аполлон Григорьевич, со своей ролью в освидетельствовании личности этого типа вы, будем считать, справились. Так что позвольте поздравить вас с премьерой! и воролов протянул Анненскому руку, помогая тому забраться внутрь.
«Было бы с чем поздравлять! К чему мне эти незаслуженные овации?» мрачно думал антрепренер, утопая в мягком сиденье. Он всю дорогу более не проронил ни слова и лишь глядел сквозь залитое дождем окно кареты на то, как проплывает мимо серая грязная улица, ведущая к вокзалу.
Глава III
Таких громких названий, как «игорный дом», Кострома не знала. Местные высокие чины гордились своим скромным и благолепным городом и брезгливо морщили носы, если непосвященный собеседник спрашивал их о том, где тут можно провести вечер за ломберным столиком. Здешняя газета публиковала заметки о построенных переправах, мостах, сотнях засеянных пшеницей десятин, и никогда в ней, в отличие от столичных изданий, нельзя было встретить скандальных статей о том, как проигрываются дотла и в прах разоряются богатейшие семейства. Казалось, костромская жизнь застыла в спокойном, тягучем, почти затянувшемся тиной русле жизненной реки, где так спокойно и сладостно можно было наблюдать за рассветами и закатами, не боясь пучины житейских невзгод.
Однако так было лишь на первый взгляд. Иногда прохожие замечали, что несколько дней в неделю городская гостиница освещается куда ярче и дольше, чем в другие дни: окна первого этажа светились желтым светом до самого утра. Этим обстоятельством не интересовались ни городовой, ни градоначальство, ни заезжие ревизоры. Более того, иной раз в эти сверкающие огнем ночи всех их можно было встретить в числе наиболее уважаемых посетителей.
В ночь с пятого на шестое октября в небольшой зале, заполненной клубами плотного табачного дыма, снова было людно. С люстр под потолком сквозь дым пробивался свечной свет, нервный от сквозняка из форточек, приоткрытых в высоких узких окнах. В полумраке залы зеленели столы, за которыми пылали, не утихая, карточные битвы. Группки зрителей с бокалами в руках время от времени переходили от стола к столу, наблюдая то за одной, то за другой баталией. Тут не было ни закусок, ни женщин, ни веселых бесед, ни крепких анекдотов. Лишь иногда соперники обменивались сквозь зубы шуткой-другой, но это были напряженные саркастические замечания, подобные ударам дуэльных клинков. И только в конце партии все откидывались на спинки стульев и позволяли себе рассмеяться, попросить вина, достать табакерку или портсигар, чтобы, сделав глоток или затянувшись ароматным дымом, прикинуть свои шансы в следующей карточной схватке. Покидать комнату никто не спешил.