Ветер уже разогнал облака, и глаза слепило яркое, но не греющее осеннее солнце. На бульваре под трескучий аккомпанемент веток и аплодисменты хлопающих на ветру рекламных полотнищ купеческих лавок бешено вертелся хоровод золотисто-багряных листьев. Где-то негромко, словно спросонья, позвякивали церковные колокола, призывая прихожан на утреннюю службу.
Азаревич в задумчивости шел по улицам оживающего после ночного сна города. Он ненавидел Мышецкого, ненавидел себя за эту глупую и совершенно несвоевременно выказанную готовность отправиться на поиски неизвестно кого и неизвестно чего, но еще более тупую и усталую ненависть он питал к незнакомому усатому шатену среднего роста в военной форме, который наверняка сейчас с каждой минутой все больше удалялся от Москвы.
Глава II
Поезд прибывал в Ковров в четыре часа утра. Состав, постукивая колесами на стыках и поскрипывая рессорами на стрелках, неторопливо подваливал к двухэтажному бело-салатовому зданию вокзала, одиноко сиявшему огнями среди пустырей, приземистых пакгаузов и частокола из телеграфных столбов и чахлых сосен.
В купе было холодно и сыро: на ковре под залитым струями дождя окном уже натекла изрядная лужа. Однако покидать свое место одинокому пассажиру сейчас все же очень не хотелось на улице было и того хуже. Антрепренер Московского Императорского театра Аполлон Григорьевич Анненский вздохнул, нацепил на нос круглые золотые очки, закутался поплотнее в светло-коричневое клетчатое пальто, натянул на лысину шляпу и подхватил свой саквояж. С трудом протиснувшись через узкую дверь, он вышел в коридор и зашагал к выходу.
Большой чернильного цвета зонт не спасал своего грузного владельца от косого дождя. Заливаемый холодными струями, Аполлон Григорьевич минуту-другую постоял на безлюдной платформе, растерянно озираясь по сторонам. Потом он прошел сквозь сонное здание вокзала и вышел на пустую привокзальную площадь.
Через пару минут из водной пелены послышался цокот копыт, а затем из туманной низины к вокзалу выкатился экипаж.
Дверь открылась. С подножки соскочил человек в широком плаще с тростью в руках и направился к Анненскому.
Тот поспешил навстречу:
Петр Александрович Азаревич?
Приветствую вас, Аполлон Григорьевич! незнакомец чуть поклонился, приложив пальцы к фуражке, а затем жестом пригласил Анненского в карету.
Тот поспешил в укрытие.
Экипаж закачался на ухабах размытой осенними дождями дороги.
Вам так точно меня описали? спросил антрепренер, проваливаясь в мягкое сиденье.
Азаревич кивнул, расстегивая мокрый плащ, под которым теперь можно было разглядеть военный мундир:
Благодарю вас, что вы откликнулись на просьбу прокурора Мышецкого. Итак, ближе к делу! Аполлон Григорьевич, насколько я знаю, вы один из тех немногих людей, кто видел поклонника госпожи Лозинской.
Да Я видел его несколько раз, мельком, но, думаю, что смогу его узнать. Я постараюсь! Ради Зиночки Анненский протирал платком мокрые от дождя очки.
Прекрасно! В ту ночь из Москвы через заставы выехали трое обер-офицеров, и одного из них мы выследили здесь.
Азаревич взглянул в окно и дважды стукнул концом трости в потолок кареты.
Экипаж остановился.
Наш поручик неплохо провел время в местном борделе, сыщик усмехнулся, и по стечению обстоятельств он сейчас все еще там. После нашего с околоточным визита в это заведение его хозяйка так разнервничалась, что по ошибке дала заезжему гостю бокал с успокоительным, приготовленным для себя. Такое порой случается, он пожал плечами. Так что вам остается только взглянуть на спящего и опознать его.
Конечно, конечно Анненский нерешительно кивнул. Вот только спящим-то я его не видел. Вдруг обознаюсь? Да и близорукость моя Ах, только ради Зиночки!
Азаревич смерил его взглядом и вышел под дождь. Антрепренер с трудом поднялся с теплого места и последовал за своим провожатым.
Они стояли перед двухэтажным зданием, над входом в которое висела изящная вывеска. Сквозь снова моментально залитые линзы очков Анненский сумел разобрать витиеватую надпись: «Шляпная мастерская госпожи Шульке».
Дверь была не заперта.
Антрепренер озирался по сторонам: они, похоже, действительно попали в шляпную мастерскую. В витрине на черных болванках пестрели элегантные и, без сомнения, дорогие шляпки. На длинных полках вдоль стены стояли большие бобины цветных лент и кружев, а из цветных коробок, украшенных звездами из золоченой бумаги, торчали большие разноцветные перья.