Снова отворачивается, взглядом будто отвесив мне пощечину.
И снова раздражение разъяренно сталкивает тучи в моей душе. Снова раздражение.
По-прежнему хочется большего, до сухости во рту оторвать эту наглую фифу от Николая, прижать к этой чертовой стенке лифта и взять с неё все. Все, что она мне задолжала! С процентами!
Ура! восклицает кто-то из моих новичков, когда створки кабинки лифта наконец разъезжаются.
Свобода! Ну, по крайней мере от части народа а наш путь на второй уровень подземной парковки. Наш, да. У Николая парковочное место тоже там. На одном уровне со мной.
Викки отодвигается от меня и кажется чуть прижимается к Ольшанскому. Прижимается!
Еще не вплотную, но Но до этого не так и долго.
И почему у меня нет личного вертолета, а? Глядишь, и не пришлось бы с неудовольствием шагать за бывшей и любоваться, как бесстыже она держит за локоть моего же коллегу по работе. С которым я постоянно пересекаюсь, между прочим, на тех же переговорах, во время подготовки к ним, и так далее!
Нет, это никуда не годится.
Я не хочу постоянно окунаться вот в это. Как не хотел после развода.
Потому что знал, знал! Потому, что даже просто не придушить её за предательство, а молча уйти мне было сложно. А сталкиваться на регулярной основе Снова и снова думать, каково бы было, если бы эта конкретная женщина принадлежала мне?
Вот почему из всех женщин мира я умудрился настолько сильно зациклиться именно на этой? На ветреной, легкомысленной и безумно взрывной занозе!
Она не была первой, не была и последней. Цепляться было не за что. Но только Викки я слишком долгое время хотел именовать своей единственной. Ну, во времена юношеского идиотизма, когда пойти в ЗАГС было чем-то вроде испытания на смелость.
Я помню, как убеждал Вик. Помню, что встречались мы с самого первого курса, и на втором я наконец сумел спланировать маршрут прогулки так, чтобы мы оказались у ЗАГСа в рабочее время. И дождь ливанул так вовремя, что мы прятались от него под козырьком этого самого заведения.
А потом мне и пришлось шепнуть Викки в самое ушко, что это просто знак судьбы. Она брыкалась. Пришлось затаскивать на плече.
Регистраторши эти престарелые старые девы долго ругались и даже пытались не принимать у нас заявления, но у меня и тогда был отлично подвешен язык.
И я очень хотел именовать ту несносную девчонку своей женщиной.
И сейчас хочу. Вопреки всей логике и остаткам выдержки.
Не добил я эту романтичную придурь, ох, не добил!
Ну, уж нет. Я не буду подбирать её с её обочины, я не буду давать ей никаких вторых шансов.
Ничего незаменимого в ней нет, в конце концов.
Осталось только понять, почему не получается не впиваться пальцами в руль, глядя как Ольшанский открывает перед Викки дверь своей тачки.
Не смей, я понимаю, что шепчу эти два слова раз за разом, не затыкаясь, глядя как Вика без лишней спешки, грациозно опускается на кресло рядом с водителем.
Ну твою ж мать, Викки!
Она в чертовой узкой юбке. В юбке!
У Николая Андреевича будет даже слишком хороший вид на её колени.
Нет. Это нереально то, как она влияет на меня. Вот так, чтобы я уже ненавидел привычного мне коллегу по работе, который я точно знаю нормальный мужик.
Но вот со вкусом на баб ему не подфартило! Как и мне когда-то. Но дальше так продолжаться не может.
Я уже натурально готов ей заплатить. Любые деньги за заявление об уходе.
Лишь бы только сгинула прямо сейчас и больше никогда не появлялась на моем горизонте, мое чертово проклятие. Не появлялась, не будоражила, не выбивала из колеи. Не нарушала никаких моих планов.
И это, кстати, идея
9. Не все коту масленица
Признавайтесь, Виктория, там, в лифте, я наступил вам на ногу? уже притормаживая у моего подъезда, интересуется Николай. Испортил туфли и жизнь заодно?
С чего у вас возникли такие мысли? я пытаюсь выглядеть удивленно, но мои актерские способности мне внезапно отказывают.
Николай пожимает плечами, проницательно глядя на меня.
Мол, все элементарно, Ватсон.
На вас лица не было с того времени, все-таки поясняет Николай, и нет, вы, конечно, пытались сделать вид, что все нормально, но ключевое тут слово «пытались».
Гр-р-р! Я смотрю на этого нахала исподлобья, пытаясь испарить его на месте. Что это за гнусные намеки на мой паршивый артистизм?
Нет, я знаю, что на театральном поприще мне даже карьеру портить бы было не обязательно, меня б хватило только на то, чтобы выдавать какое-нибудь: «Кушать подано», но напоминать-то мне об этом зачем?