Ну вот видишь? Я угадал гвоздь раскола. Только в молодости Левочкин его, должно быть, показывал, а сейчас в устной форме Возраст!
Настя поставила чашки в мойку, включила воду, но тут же взволнованно оглянулась на Сергея:
Ой! Сережа, сегодня какое число?
Пятнадцатое.
Собирайся, поедем на кладбище!
Уже? А я думал пожить еще
Кончай свои приколы! рассердилась Анастасия. Я серьезно.
Ну разумеется! сделал обиженное лицо Сергей. Мои приколы до фени. Тебе расколы подавай, на тему страхования.
* * *
Анастасия склонилась над могилой, поправила разложенные на надгробной плите розы. С портрета на молодых людей смотрели спокойные, мудрые глаза Тамары Николаевны Важениной.
Она даже здесь красивая. Удачный снимок, правда? спросила Настя, взглянув на молчаливого Сергея.
Угу, согласился он, не размыкая губ.
Я тебе ведь не рассказывала о наших отношениях. И не потому, что не о чем говорить, наоборот Не хотелось трепаться, как о чем-то рядовом А сейчас Обещай, что выслушаешь. Без твоих приколов, ладно?
Угу, вновь подтвердил свое согласие Сергей.
Десять лет прошло, как я дура дурой пришла к Тамаре Николаевне. Абсолютный ноль! Ничего не умела, только кривляться и жеманно закатывать глаза. Смех! Знаешь, это необыкновенная женщина! В семьдесят она полюбила так, как это бывает в молодости. И это не маразм. Только не подумай! Пойдем по этой аллее! В движении мне как-то проще
Они шли вдоль аллеи старых лип, отбрасывающих причудливые тени на освещенную солнцем дорожку, и Настя, увлекаясь все больше и больше, рассказывала своему возлюбленному историю дорогого ей человека.
Середина 90-х годов XX века
Старинные напольные часы пробили семь раз. Тамара Николаевна Важенина проснулась ровно на седьмом ударе. Щурясь от солнышка, проникшего в спальню сквозь плотные шторы, она недовольно поморщилась, вздохнула, откинула край одеяла и села, опустив ноги на пол.
Игривые солнечные зайчики, отраженные бесчисленными пузырьками и склянками, что стояли на туалетном столике, весело разбежались по стене и кровати, улеглись на паркете, забрались на люстру. Да и акварели под стеклом, висящие над кроватью, ожили, засмеялись.
Лишь старой женщине это утро не в радость да и чему радоваться? Еще одна ночь позади, одинокая, тревожная из-за нелепых снов.
Проведя узкой ступней по ковру, она на ощупь нашла правый шлепанец, надела его и попыталась найти левый. Безуспешно. Шлепанца не было. Тамара Николаевна не без труда наклонилась, оглядела пространство возле кровати пусто. Ворча на себя за неряшливость, встала на колени и, опершись ладонями, заглянула под кровать, но и там не обнаружила пропажи.
Ах ты, господи! пробормотала Важенина, кое-как поднимаясь с пола. И чего я, в самом деле, без очков-то шарюсь?
Взяв с тумбочки очки, она теперь уже во всеоружии принялась осматривать спальню, как вдруг всплеснула руками:
Это как понимать, а? Мартин! Что ты себе позволяешь?
Эти слова предназначались серебристо-серому коту, лежащему в углу возле кресла. Его лапки покоились на вышеупомянутом левом шлепанце, а зеленые глаза зорко следили за каждым движением хозяйки.
После паузы, во время которой Важенина как будто ждала ответа от кота, последовал новый вопрос:
Может, ты все же отдашь мне тапок?
И вновь пауза ожидание, и прежний хладнокровный взгляд зеленых глаз. Лишь подрагивающий кончик хвоста говорил о том, что равнодушие кота напускное.
Нет, это просто возмутительно! Вы посмотрите на него! воскликнула в сердцах Тамара Николаевна, обращаясь к портретам на стене немым свидетелям этой сцены. Это не кошка, а сфинкс какой-то! Да просто разбойник и прохвост!
Ковыляя в одном шлепанце, она подошла к Мартину и сделала попытку отобрать у него тапок. Но кот крепко держал его, вцепившись в ворсистую ткань острыми когтями.
Мартин! Ты же понимаешь, что я не могу ходить в одном шлепанце.
Ее голос смягчился, в нем появились просительные и ласковые интонации:
Ну, родной мой, отдай мне тапок, и пойдем на кухню. Сварим кофе, я тебе «Вискаса» насыплю. А?
Она накинула на себя старый шелковый халат и села в кресло. Мартин вдруг встал, потянулся и прыгнул к хозяйке на колени.
Я, в общем-то, все понимаю, гладя кота, рассуждала Тамара Николаевна, не такая уж я дура. Это из-за нее, этой рыжей вертихвостки, ты устроил сцену? Что ж. И я была молодой. Но в отличие от тебя более разборчивой. Да, да! Мои избранники были благородной внешности. Порода чувствовалась во всем: в посадке голоы, манере зажигать сигарету А эта, рыжая твоя? Ни стати, ни голоса.