Видел? Хорошо получилось, по-европейски почти... За сегодняшнюю работу - дней через несколько. Думаю, выше будет... Сегодня и нагрузка повыше. - Стахеев снова наполнил рюмки. - Давай по второй, пока наш деловой ланч не простыл.
Появление этих пяти тысяч (и, может, плюс к тому водка) поправило настроение. Деньги, солидные деньги, казалось, упали почти ни за что. Ради пяти тысяч он давал лекций двадцать - в общей сложности больше суток шевелил языком, - да еще проверял курсовые и рефераты, на заседаниях кафедры терпел придирки Людмилы Семеновны; ради пяти тысяч жена просиживала два с лишним месяца в табачном киоске, а дочь без малого три месяца торчала на рынке. И вот за пару каких-то часов возни с переодеванием в форму французского маршала, за позирование перед камерой и фотоаппаратами он получил пять новеньких тысячных бумажек... И плевать - теперь плевать тем более, - если кто-то узнает или уже узнал его, захихикает вслед, уважать перестанет. Ничего. Зато как он отдаст деньги жене, заметив точно бы между делом: "Может, сапоги посмотришь себе на осень. Старые-то вроде уже не кондишен".
Но при воспоминании о жене возник и тяжелый вопрос: говорить или нет, как он заработал эти пять тысяч... Вообще-то у них с Татьяной (по крайней мере - с его стороны) никогда не бывало друг от друга секретов и недомолвок... А если он начнет по вечерам допоздна не появляться дома, то волей-неволей придется все объяснить... Да, жену надо сегодня же ввести в курс дела, а дочь пока, наверно, не стоит. Потом, когда сам привыкнет к своей новой работе...
В "Ватерлоо" ему предоставили отдельную комнатку, рядом с кабинетом менеджера. Стулья, журнальный столик, театральная ширма в углу, на стене огромное зеркало. Под зеркалом тумбочка, рядом - высокое, как в парикмахерских, кресло.
- Зачем такое зеркало, вполстены? - удивленным полушепотом спросил Юрий Андреевич Стахеева.
Тот пожал плечами, но появившаяся в комнатке парикмахерша из театра (она работала с ним и в тот день, когда были съемки для рекламы) отчасти прояснила этот вопрос.
- Садитесь, - с ходу велела, выкладывая на тумбочку разные кисточки, тюбики, коробочки.
Зять Стахеева, коренастый, коротко стриженный (внешность классического нового русского из анекдотов) парень лет тридцати пяти, заметил:
- Сначала, кажется, переодеться бы надо.
- А, да, извините! - Гримерша кивнула и так же быстро, как и вошла, исчезла.
И снова Юрий Андреевич почувствовал себя дорогой, опекаемой всеми куклой; даже в теле появилась какая-то ватность - ноги и руки не слушались, они словно были соединены с туловищем тонкими нитками, не имели костей. Голова стала пустой и в то же время тяжелой, она безвольно покачивалась на шее... "Н-да, кукла и кукла, - отрешенно подтвердил самому себе Губин, кривя губы в усмешке, - Винни-Пух".
Самым сложным и противным в процессе одевания было натягивание лосин. Тонкие, но поразительно прочные, они крепко обхватывали ноги, стягивали их, казалось, пережимали все вены и жилы. Чтоб согнуть и разогнуть колени, требовалось прилагать усилия, и походка становилась петушиная, Юрий Андреевич казался теперь себе не куклой, а каким-то Яичницей из гоголевской "Женитьбы"... Вдобавок от этой стянутости между ног образовался ничем не скрываемый, внушительных размеров бугор, как у балетных танцоров. "Нуриев тоже мне..." - мелькнуло у Губина очередное сравнение.
Переодевался один, за ширмой, и вышел к Стахееву и остальным уже при полном параде - в лосинах и сапогах, в коротком спереди, зато с длиннющими, ниже колен, фалдами мундире, звякая алюминиевыми звездами-орденами, колыхая золотыми эполетами.