Я уже хотел было честно признаться, зачем я здесь, но тут тонкошеий захлопнул папочку, подхватил на лету очки и произнес, заметно повеселев:
– Таким образом, годовой финансовый отчет нашего кооператива предлагаю утвердить. Кто за?
Молчаливый лес рук.
– Кто против? Кто воздержался? Единогласно. Тогда можно переходить к следующему вопросу – жилищному. И тут я с удовольствием передаю слово нашему уважаемому председателю Елизару Петровичу!
Он закончил на такой бравурной ноте, что казалось, сейчас вот-вот сами собой грянут аплодисменты. Но аплодисменты не грянули. Вместо них прошла по рядам легкая рябь, как от дуновения свежего ветра. Кое-где заерзали, задвигали стульями, закашляли. Как говорится, оживление в зале.
Седогривый Елизар Петрович поднялся над столом. Внушительно из-под густых бровей обвел взглядом помещение, словно выискивая скрытых врагов. Я заметил, что аудитория мгновенно затихла, будто загипнотизированная этим взглядом. Не поворачиваясь, Елизар Петрович протянул ладонь, и тотчас же в нее оказался вложен молодящейся дамой, видимо секретарем правления, лист бумаги. Елизар Петрович поднес его к глазам. Елизар Петрович прочистил горло. И произнес:
– Товарищи! – После чего снова внимательно оглядел застывшую перед ним паству. – Друзья мои!
Ей-богу, если бы он добавил к этому: “Братья и сестры!” – я бы не удивился. Но Елизар Петрович уже перешел к делу.
– Перед нами действительно стоит непростая задача. Поэтому я вас всех призываю прежде всего к спокойствию...
Но тут плавное течение его речи было грубо прервано отнюдь не спокойным выкриком из середины зала. Кричала крашеная рыжая женщина лет пятидесяти с пронзительным голосом:
– Вам хорошо быть спокойным, Елизар Петрович, вдвоем с женой в четырехкомнатной! А мы пятый год стоим на очереди!..
Елизар Петрович огорчился этим выкриком чрезвычайно, и это, конечно, отразилось на его лице. Оно страдальчески скривилось, и он даже руки вытянул вперед, подобно миротворцу.
– Погодите, товарищ... э... – он скосил глаза на секретаря, и та прошелестела: “Бурдова”, – товарищ Бурдова. Сейчас мы все обсудим по порядку. Поверьте, – тут он даже прижал руку с заветной бумажкой к груди, – правление на предварительном заседании очень тщательно все рассмотрело и взвесило!
– Могу себе представить... – иронически прошептала себе под нос моя голубоглазая соседка.
– Итак, – продолжал Елизар Петрович, удовлетворенный вновь наступившей тишиной, – на текущий момент в нашем кооперативе освободились три квартиры...
– Пять! – выкрикнула с места рыжеволосая. Собрание одобрительно загудело.
– Э... – снова замялся Елизар Петрович, в смятении обернувшись к женщине-секретарю, – я не совсем понимаю, о чем речь...
– Все вы прекрасно понимаете! – проорали откуда-то с задних рядов.
Елизар Петрович поискал глазами крикнувшего.
– Товарищ... э... назовитесь, пожалуйста, и объясните нам наконец, что вы имеете в виду.
Но товарищ назваться не пожелал. Зато из другого угла предложили сочным басом:
– Сами объясните.
Гул нарастал. В воздухе отчетливо запахло скандалом.
– Товарищи, товарищи, – строго повторял Елизар Петрович, стуча карандашом по стакану, но его не слушали. И тогда женщина-секретарь решительно поднялась, одернула жакетку и, подхватив из рук председателя бумажку, начала звонким голосом:
– У нас имеется трехкомнатная квартира №236, из которой семья Сеньковских выехала на постоянное жительство в США.
Зал мгновенно затих.
– Затем, все вы знаете, что умерла Софья Григорьевна Волкова, она одна занимала двухкомнатную квартиру №72. И, наконец. Карл Фридрихович Розен оставил нам однокомнатную квартиру №302, потому что переехал в дом ветеранов сцены.
– Вот эти квартиры, – окрепшим голосом снова вступил Елизар Петрович, – нам с вами и предстоит сейчас распределить по справедливости между особо нуждающимися...