По тогдашним понятиям его даже нельзя было считать полноценной шпаной. Настоящая шпана моего детства ходила в брюках клеш, подшитых снизу металлической молнией, носила в карманах гирьку на унитазной цепочке, нож-“лисичку”, алюминиевую расческу с длинной, заточенной, как шило, ручкой, а то и бритву. На месте будущих кооперативных башен еще стояли подбоченясь серые бараки общежитии протезного завода, еще не ведали близкой своей судьбы похожие, точно близнецы, “немецкие” двухэтажки, целая слободка, построенная пленными немцами после войны для служащих недалекого аэродрома. Гулять в ту сторону не рекомендовалось, особенно с наступлением темноты. Мальчишки рассказывали с расширенными глазами, как Отцовский переулок ходил резаться с Красным Балтийцем, как лупили друг друга кольями, велосипедными цепями. Постоянным героем мифов был никем из нас не виданный огненно-рыжий Тигренок, который выжил даже после того, как ему враги пульнули в живот из-за угла.
Витька Байдаков не шел, разумеется, с ними ни в какое сравнение. Он кидал с балкона чернильные пузырьки на крыши машин, поджигал газеты в почтовых ящиках, обрывал трубки в телефонах-автоматах, в общем, мелко пакостил. Сейчас поди, педагоги и врачи подыскали бы для него пару-тройку научных терминов, все объясняющих с точки зрения психологии и физиологии, а тогда называли Витьку просто хулиганом.
Впрочем, зона его деятельности распространялась в основном на стеклянный дом и на несколько родственных кооперативов вокруг. К нам во двор он не очень-то шастал со своими штучками, здесь хватало собственных “королей”. Но как-то воскресным днем забрел с двумя приятелями на площадку, где мы, по тогдашнему выражению, “пинали пузырь”, то бишь играли в футбол.
В ту пору посреди двора стояла у нас хоккейная коробка, окруженная высокой сеткой, небольшая – метров двадцать пять на пятнадцать. Зимой на ней заливали лед, а с ранней весны до поздней осени мы гоняли тут мяч. Витька появился в мае в жаркий засушливый день – это я помню точно, потому что и сейчас вижу, как мы, потные, грязные, с криками носимся по площадке, поднимая ногами тучи пыли. Они с дружками уселись на лавочке возле бортика и глядели на нас, покуривая и поплевывая. А когда “пузырь” очередной раз перелетел через сетку и в игре наступил вынужденный тайм-аут, Витька громко предложил “боевую до десяти голов по три рубля с команды”.
– Не боись, чуваки, – сказал он нам, иронически ухмыляясь – нас трое, а вы все. Без офсайда, руками не брать. Поехало?
Мы переглянулись. Вообще-то играть в футбол за деньги у нас не было заведено, но и отказаться от прямого вызова казалось стыдным. Между нами и Витькой разница была года в два-три, он и его приятели были как минимум на голову выше самого высокого из нас. Но наших было человек шесть, играть предстояло на своем поле, и мы согласились. Они сняли рубашки, закатали штаны до колен, и понеслась.
Безусловно, Витька не учел нашей многолетней сыгранности. Мы “делали” их, как младенцев, широкими пасами через всю поляну, и, когда вколотили им третий или четвертый мяч, Витька озверел. На нем были не кеды, как у нас, а обычные ботинки на шнурках, остроносые по тогдашней моде. И этими ботинками он начал нещадно лупить по нашим ногам да еще к тому же принялся к месту и не к месту играть “в корпус”, то есть попросту сносить нас, прижимать к дощатому бортику, а то и внаглую толкать руками.
– Кончай коваться, Байдак, – сумрачно говорили мы ему, сплевывая тяжелую, вязкую слюну пополам с песком.
– А, не любят жилтовские настоящий футбол! – едко ухмылялся Витька и продолжал махать ногами почем зря.
Счет был в нашу пользу с большим разрывом, и прекратить “боевую” представлялось невозможным: или играй – или плати. Тогда я тоже обозлился.