Сергей говорит: «Даже жутко стало – как в фильме «Сталкер». А в девятом отсеке как в аду: все обуглено, оплавлено, все в копоти, искали на ощупь…
Мы очень надеялись на четвертый отсек – там могли сохраниться личные вещи, но он оказался очень сильно поврежден. На первый взгляд даже странно – переборка между третьим и четвертым цела, межотсечная дверь задраена, люк на месте, а внутри будто каток прошел. Мы доложили об этом генеральному конструктору «Рубина» Игорю Спасскому. Он сказал, что так и должно быть – взрывная волна прошла по незадраенным магистралям системы вентиляции».
Сегодня мы знаем имена этих людей отчаянной отваги и высочайшего профессионализма: Сергей Шмыгин, Андрей Звягинцев, Юрий Гусев…
Как и все, я с замиранием сердца следил по голубому экрану за работой наших парней и их норвежских коллег. Сердце екало при мысли, что в отсеках «Курска» может случиться то, что дважды стряслось в коридорах затонувшего лайнера «Адмирал Нахимов». Поднимая тела погибших пассажиров, два водолаза заплатили за это жизнью. А ведь пароход лежал на глубине вдвое меньшей, чем подводный крейсер. Тогда я оказался невольным свидетелем гибели опытнейшего черноморского водолаза мичмана Сергея Шардакова. Он проник в одну из самых труднодоступных палуб лежащего на борту парохода. Пробираться приходилось на четвереньках. Когда-то люди проходили, пробегали там, не задумываясь, сколько шагов им приходится делать. Теперь же в расчет брался каждый метр этого перекошенного, враждебного пространства. Мичман прополз под приподнятой и подвязанной пожарной дверью и стал осматривать каюты правого борта – одну, другую.
Он походил на спелеолога, проникшего в разветвленный пещерный ход, чьи стены то, сужаясь, давят на тебя со всех сторон, то неожиданно расходятся, открывая пропасть, бездну. Но спелеологу легче – в пещере, пусть самой глубокой, воздух, а не вода, обжимающая тебя с пятидесятитонной силой.
И в мирное, и в военное время у водолазов те же враги – глубина, холод, «кессонка», удушье…
Осмотрев открытые каюты, Шардаков пробрался в самый конец малого вестибюля, перекрытого второй пожарной дверью. Отсюда уходил вглубь – к правому борту, к каюте № 41, двухметровый коридор-аппендикс. Мичман доложил, что раздвижной упор, который он притащил с собой вместе со светильником и ломиком, упереть не во что и что он попробует выбить дверь ногами. Однако дубовое дверное полотнище не поддавалось.
– Стоп! – остановил его командир спуска Стукалов. – Отдышись. Провентилируйся. Попробуй поддеть петли ломиком.
Офицер пошутил насчет того, что водолазам не помешало бы пройти курсы взломщиков, и все прекрасно поняли, что незамысловатой этой шуткой он попытался скрасить глухое одиночество Шардакова в недрах затонувшего парохода.
Сергей работал рьяно, поддевая ломиком петли неприступной двери. Только тот, кто сам ходил на такую глубину, мог понять, чего стоило Сергею каждое усилие. Он дышал отрывисто, как молотобоец, но орудовал изо всех сил и даже вошел в азарт: колотил ломиком в дверь и после того, как Стукалов велел положить инструмент (для другого водолаза) и выходить. Время пребывания под водой истекло. Шардаков неохотно подчинился и двинулся в обратный путь.
Я уже собрался было отправляться в каюту – самая интересная часть подводной работы закончилась, как вдруг из динамика раздался приглушенный стон.
– Второй, как самочувствие? – всполошился Стукалов.
– Хорошее, – скорее по привычке, чем по правде доложил мичман и тут же поправился: – Плохое…
Он процедил это сквозь зубы, с натугой.
– Сережа! Провентилируйся! – привстал из-за стола Стукалов.